Все, что смог

Юра и сам не хотел садиться сестре на шею. Его вполне устраивало бродяжничать, петь песни, закрываясь от жалостливых взглядов за стеной напускного равнодушия. Но Настя настояла на том, чтобы он жил с ней. Она даже прописала его в квартиру, выделила комнату, одевала, кормила, ухаживала.

Сестра заботилась буквально обо всем. Она разыскала его документы, добилась того, чтобы его вычеркнули из списка пропавших без вести и назначили пенсию по инвалидности. Поначалу Юра не вылезал из больниц, где ему вправили кое-как сросшиеся кости, подобрали дорогущий, но удобный протез. Даже сделали пластику лица, вернув нормальный нос и убрав огромный отвратительный шрам на левой щеке, разорванной почти до уха.

Красавцем он не стал — на все остальное банально не хватило денег. Но теперь он выглядел не столь ужасно, как в тот первый день, когда увидел в зеркале отражение своего нового «Я».

Что бы он делал, если бы не Настя?

Чеченец еще помнил бесконечные дни и ночи блуждания непонятно где, в поисках утраченного себя. Он ушел из больницы в состоянии глубокой депрессии и вернулся домой лишь через год, когда голод и нужда заставили его буквально балансировать на грани жизни и смерти.

Чеченец хорошо помнил этот день, хотя всеми силами пытался выбросить его из головы. Ну что хранить в мозгах всякий болезненный хлам?

Была пятница. Вечер. Чеченец с трудом доковылял до третьего этажа родного дома и нажал кнопку звонка. Дверь открыл Денис, да так и замер на пороге.

А дальше был долгий разговор. Старший брат рассказал ему, что отца больше нет, сестра вышла замуж и с ними не общается, а мать…

Мать не пожелала признать в нем сына. Едва взглянув на его изуродованное лицо, она побелела, как полотно, а после молча отвернулась и ушла в комнату.

Денис предложил устроить его в дом для инвалидов. Чеченец отказался.

Тогда брат сообщил ему, что он здесь больше не прописан и не имеет на квартиру абсолютно никаких прав. И он ничем не может ему помочь. Денег и связей у него мало. А нагружать мать — больную и старую женщину — заботами о сыне-калеке Денис не собирался.

Но Чеченец и так все понял — по выражению лица. Понял и принял — без особых душевных мук.

Раньше он и предположить не мог, что от него отвернутся близкие. Также, как не мог предположить, что судьба так жестоко разрисует его портрет убийственно жалкими красками. Чеченец долго скитался по улицам, не имея особой цели, кроме одной — выжить, чтобы прозябать. И так было до тех пор, пока он не встретил Настю.

Он действительно не хотел от нее никакой помощи. Он бы молча нес собственный крест и умер бы где-нибудь в подворотне, забитый такими же, как и он, жалкими бродягами. Но Настя пыталась вдохнуть в него жизнь. Всеми силами пыталась.

И в конце концов, лед безверия и апатии дал-таки трещину…

Хотя Чеченец изо всех сил пытался это скрывать.

Они втроем — Данила, Настя и Чеченец — поднялись в квартиру. Настя засуетилась, разрываясь между двумя мужиками: одного следовало отправить в душ после тюремного «гостеприимства», другого — хоть поцеловать в знак радости. Хотя сейчас этой радости Настя почему-то не ощущала. Уж слишком злыми были у Данилы глаза.

Настя переоделась в домашний наряд — шорты и блузку, подбежала на минутку к зеркалу, подправила прическу, и поспешила на кухню. Святая обязанность любой нормальной бабы — мужика накормить, приласкать, — так он добрее будет.

Ужин прошел в зловещем молчании. Юра ел молча, обратив все внимание на пейзаж за окном. Он нарочно не общался с Данилой, не встречался с ним глазами, полностью игнорировал. Ему не нужно было ничего говорить, он и сам прекрасно понимал, как относится к нему сестрин жених.

Счастье сестры было для него святым. Но Данила ему совсем не нравился. Может, это была ревность? Может, опасение, что после свадьбы он окажется вышвырнутым вон, подобно бродячему коту, из жалости подобранным и беспощадно выкинутым на произвол судьбы, потому что обстоятельства изменились…

Данила ел нехотя. Его тошнило от одного вида калеки. Хотелось забрать Настю и как раньше, пойти с ней побродить по ночному городу, найти укромное место на природе, расстелить простыню и потешить луну и звезды неистовыми эротическими выкрутасами. Но, глядя на невесту, он понял, что сегодня ничего такого не будет. Настя смотрела, будто сквозь него и думала о своем. Что-то тревожило ее.

Когда Чеченец, наконец, встал из-за стола и убрался в свою комнату, Данила сгреб Настю в объятия и усадил на колени. Она поерзала, устраиваясь поудобнее и покраснела, задев бедром его ширинку, красноречиво говорившую об испытываемых им чувствах. Данила тихонько засмеялся и ухватился зубами за край воротника ее блузки.

— Знаешь, что я хочу с тобой сделать?

— Не сейчас, подождем, когда Юра заснет, — прошептала она.

— Поедем ко мне, — попросил он, — Я так соскучился.

— Не могу. Я не должна оставлять его одного.

— Опять? — едва не закричал Данила, больно сжав ее талию, — Что на этот раз? Ему что, сказку на ночь рассказать?

— Замолчи, — обиделась Настя, — У него действительно неприятности.