Киллер стрелял бронебойными пулями, которые пробили бронированное стекло, установленное в проеме окна днем, снесли голову манекену, облаченному в новый махровый халат и усаженному в кресло, и ударили в стену. Одна так и осталась в ней, а вторая лежала на полу. Гончаров поднял ее и оглядел.
– Семь эн тридцать семь, – определил он, – для СВД[25].
– Халат жалко, – вздохнул Павел, понимая, что все наконец закончилось.
– А Манукян погиб, – сказал Гончаров.
Манекен лежал на полу, головы у него не было, вокруг валялись куски пластмассы.
– Ничего: приделаем ему новую голову, – произнес, заходя в комнату, молодой оперативник, – впервой, что ли? Киллера мы к автобусу доставили, а когда по лестнице спускали, из восьмой квартиры выглянул красавец-мужчина, от которого разило разными парфюмами, и спросил, что случилось. Ну мы его тоже прихватили. А он и не сопротивлялся, только попросил разрешения тапочки снять и надеть красивые ботинки. Мы ему сказали, что в тапочках в камере в самый раз, ноги не так потеют и меньше воняют; а потому претензий от сокамерников будет меньше. Он не в автобусе теперь сидит, а в «уазике». И его колбасит… в смысле, колотун трясет не хило.
Только сейчас Ипатьев понял, что могло произойти, если бы в кресле сидел не манекен, а он сам – со всей своей жизнью, со своим прошлым, с переживаниями и радостями, проектами и мечтами.
Павел взял мобильный и позвонил.
– Вы где?
– В соседнем дворе, как ты и сказал, – ответил Толик Медведев.
– Подъезжайте, начинаем работать!