Все, что вы скажете

Дверь открывает мама. Она высокая, непохожая на меня. Волосы уложены в старомодную высокую прическу. А вот с Уилфом они очень похожи: стройные, с глазами чуть навыкате, и оба очень манерные. Походка у них тяжелая, так что, когда мы остаемся ночевать, я всегда слышу, как она или Уилф топают, поднимаясь наверх. Когда мама рассказывает историю, которую считает действительно смешной, то выпячивает челюсть и сдерживается, как будто считает, что не должна смеяться.

– Ну и в чем все дело? – спрашивает она.

Ее тон сразу же меня раздражает. Как будто я ходячая неприятность и королева драмы. Они постоянно так обо мне думают. Я пытаюсь перехватить взгляд Рубена, но он смотрит строго вниз на коврик у двери. Однажды, по дороге домой, я отчитала его за то, что он фыркал весь рождественский ужин, и теперь он ведет себя менее враждебно, зато более печально.

Уилф уже в столовой во главе стола, папа наливает вино из графина. Рубен молча кивает им и садится на противоположном конце. Я сажусь рядом с ним, его рука ложится мне на колено и нежно сжимает его. Мама с папой садятся друг напротив друга и смотрят на нас выжидающе и слегка нетерпеливо. Я рада, что не беременна и мне придется им об этом говорить. Могу себе представить их легкие вымученные улыбки, скупые поздравления. Они не знают, что значит радоваться. Мои родители уверены, что обеспечили нам счастливое детство. Но вот эти скупые улыбки, их снисходительность, вздохи «Ох, Джоанна» – перечеркивают все хорошее. Я не достаточно смелая, чтобы заявить им об этом, ведь могу и ошибаться. А Уилф кажется достаточно счастливым, так что, возможно, мои страдания необоснованны…

Перевожу взгляд на Рубена. Я не могу рассказать им, но знаю, что сможет мой муж, они ему доверяют. В присутствии родни я становлюсь другой – худшей версией самой себя.

– Вечером в пятницу к Джо приставал мужчина, – начинает Рубен.

Он не упоминает о баре, и я благодарна ему за это. И я рада, что сейчас все объясняется он, а не я.

– Так, – говорит отец и хмурит брови, но не от беспокойства, а от замешательства.

– Потом она думала, что он преследует ее, но это был другой, похожий мужчина, – продолжает Рубен. Он сглатывает, убирая руку с моего колена.

Мама берет подставку под стакан и начинает ритмично поворачивать так, что ее стороны стучат о стол – одна, другая, третья. Этот звук я помню по тысячам неловких обедов в детстве. Мы ели хорошую еду – органическую, сбалансированную, но не разговаривали. Во всяком случае, не по-настоящему.

Уилф сидит, откинувшись на спинку стула, его движения плавные, но лицо серьезное, оценивающее. Он отрастил козлиную бородку, которая выглядит глупо.

– Когда мужчина подошел слишком близко, она его толкнула, он упал и получил травмы, сейчас находится в больнице. Этим делом занимается полиция.

Это лучшее, что он мог сделать с плохой историей: изложить только факты, без эмоций. Точно так, как я хотела.

– Полиция? – резко спросила мама.

– Мне предъявили обвинение, – нарушаю я затянувшееся молчание.

– В чем? – уточняет Уилф, впервые за день обращаясь ко мне.

Он работает в Сити и связан с финансами, но понятия не имею, чем именно он занимается. Но складывается ощущение, что он знает, что к чему в этом мире. Как и ожидалось, когда я сказала: «Намеренное нанесение тяжкого вреда здоровью», он поднял брови и уточнил: «Статья восемнадцать?»

Откуда эти люди знают больше меня?

– Так, понятно. И когда произойдет все… это? – спрашивает мама, неловко вращая бокал с вином.

– Летом, – Рубен не дает мне заговорить. – в начале июня.

– Здесь что-то не так, – говорит папа. – Абсурдно обвинять тебя в превышении пределов необходимой самообороны.

Полагаю, что Это негодование все-таки из-за его чувств ко мне: какой-то симпатии, спрятанной глубоко в его душе.

– Это была не самооборона, потому что я ошиблась.

– Насколько сильно он ранен?

– Достаточно, он был… Я не сразу это заметила, но он лежал лицом в луже.

– Всего несколько секунд, – перебивает Рубен, и я нервно сглатываю.

– Должно быть, они думают, что ты совершила что-то еще, – говорит папа.

Он всегда такой: уверен, что прав, даже когда доказательства говорят об обратном. Рассуждает об иммиграции, пособиях и людях, убитых на улицах Лондона. Раньше Рубен пытался с ним разговаривать, но каждый диалог заканчивался одинаково, и он прекратил.

– Точно думают, – повторяет папа.

Мама решительно кивает в знак согласия, и я ясно вижу, как все пройдет дальше. У каждого будет мнение на мой счет, о том, что я сделала и какое наказание государство выберет для меня. Каждый вооружится лупой и будет рассматривать меня через нее – сквозь фильтр своих собственных представлений о насилии, самозащите и законе. Даже Рубен. Замечаю, как он иногда смотрит на меня, если думает, что я занята. И его лицо выражает недоумение и даже скептицизм.