Все девочки взрослеют

Шло время. Я прочла брошюру «Что увидишь, то получишь», выданную сестрой, и попыталась представить желаемый результат: не только казаться, но и быть нормальной. В марте я, как обычно, испекла «Уши Амана» для парада дошколят в Пурим. Я не стала звонить в синагогу и отказываться. Трубку мог взять незнакомый человек, и я не в силах была бы объяснить, что это любимые пирожки моего покойного мужа. В апреле я посадила фиолетовые и желтые анютины глазки, и наши оконные ящики перестали быть единственными пустыми на улице. Я подрезала розы. Поливала лилии. Подметала и пропалывала, чтобы все выглядело прилично. Надеялась, что смогу хотя бы казаться нормальной и счастливой, даже если никогда больше не буду таковой.

Я гуляла с матерью, завтракала с Самантой, навещала сестру в Нью-Йорке и звонила Макси по телефону. Сидела на трибунах, когда Джой играла в софтбол. Отводила глаза от тренера, сменившего Питера: рыжеватого незнакомца, отца близнецов. Я нашла для Джой психотерапевта — мужчину, как дочь и просила. Каждую среду я возила к нему Джой и ничего у нее не спрашивала, хотя видела по опухшим глазам, что дочь плакала. Надо же ей было где-то плакать. Дома она составляла списки, искала в Интернете, где дешевле подгузники, читала статьи о развивающих игрушках. Джой даже записала нерожденного младенца на музыкальные курсы, которые начнутся — поверить не могу, — когда ребенку будет три месяца.

По ночам я мучилась бессонницей и сочиняла роман, воображая, что снова стала молодой матерью. Рядом с ноутбуком остывал чай в кружке, на подушке под боком посапывала Френчи в свитере Питера, который еще хранил остатки запаха мужа иногда, просыпаясь, я словно чувствовала присутствие Питера. Он здесь, со мной! Сейчас открою глаза и увижу его голову на подушке, глаза, улыбку, услышу свое имя.

Бетси звонила раз в неделю. Она прислала по электронной почте сканированное двадцатинедельное УЗИ, фотографии живота и сыновей, которые гордо его гладили. Я заметила, что на снимках не было мужа Бетси. То ли он держал камеру, то ли Бетси боялась нанести мне психологическую травму.

К концу января я закончила черновик книги, начатый в неделю похорон Питера, и робко показала его Ларисе. Книгу я назвала «По-семейному». Это повествование о судье из пригорода, богатом, изначально надежном и верном мужчине. В пятьдесят лет он влюбился в молоденькую, женился на ней и завел семью, бросив жену и детей. Рассказ ведется от трех лиц: уже умершего мужчины, первой жены героя и ее старшей дочери, называющей мать Оригинальным Рецептом, а молодую новобрачную — Хрустящей Новинкой. Полагаю, роман был моей попыткой переписать жизнь своего отца заново. Вскрыть его, подобно устрице, разгадать его тайны, создать похожего и непохожего на него героя, найти смысл.

Может, это настоящая книга, а может, триста пятьдесят страниц соплей, которые мне нужно было высморкать, прежде чем снова начать писать хорошо. Я не могла быть объективна. Оставалось сидеть и ждать. Так или иначе, роман успокоил и поддержал меня. Мне было о чем думать кроме Питера; было что делать, кроме как плакать.

В пятницу в десять вечера, накануне Дня святого Валентина, зазвонил телефон. Я поговорила с Бетси и уселась по-турецки посреди огромной пустой кровати. Тишина давила.

— Мы справились, — сказала я в пространство.

Нет ответа. Я немного поплакала, прижимая подушку к животу. Хоть бы раз в жизни у меня все вышло как положено: сначала муж, потом ребенок. «Бери, что дают», — напомнила я себе. То же самое я говорила Джой, когда дочь была маленькой и плакала, если я резала жареный сыр на квадратики, а не на треугольники, и надевала ей кеды, а не зеленые резиновые сапоги. «Бери, что дают; здесь слезы не льют!» Полагаю, вскоре мне придется вспомнить эту присказку.

Я умылась и причесалась. Прошла по коридору. Сейчас я увижу Питера у шкафа в поисках шерстяного одеяла, с корзиной грязного белья на пути к стиральной машине.

Я постучала в дверь дочкиной спальни.

— У нас мальчик, — сообщила я.

42

Мать вела мини-вэн по Южной Второй улице. Голые ветки деревьев смыкались над нами, превращая мостовую в тоннель с танцующими тенями. Мы проехали мимо автозаправки и маленького китайского ресторанчика, вызвавшего шумиху при открытии. Живущие рядом люди раздавали листовки с опасениями, что ресторан привлечет нежелательную публику. «Это кого же? — поинтересовалась Саманта, бросив листовку на маминой кухне. — Евреев?» Я улыбнулась воспоминанию.

Мама повернула на Делавэр-авеню, потом на шоссе. Было тепло и ветрено, в воздухе пахло весной. Безоблачное ночное небо освещала луна. На заднем сиденье лежало детское автомобильное кресло. Я дважды проверила по списку, все ли мы взяли: подгузники, влажные салфетки и крем, полотенце для отрыжки, бутылочки и молочную смесь, смену одежды, мягкий тряпичный мячик с резиновыми вставками разного цвета и текстуры — хорошую развивающую игрушку. Я нашла его в коробке на чердаке. Наверное, раньше он был моим.

— Все нормально? — спросила мать.