Все дни прощания

«Сейчас пойдут корабли», — подумал я и тут же увидел, как в створе моста появляется нос огромного белоснежного теплохода: вот он ближе ко мне, ближе… Но проходит несколько минут, прежде чем он возникает весь — пассажирский суперсовременный лайнер. Сияя огнями, он, казалось, целую вечность выплывал из моста, пока я не увидел это морское чудо целиком — длинное, красивое, похожее на Корабль Счастья, в котором жители какой-нибудь дальней-предальней планеты когда-нибудь посетят нашу Землю.

Вслед за ним пошли другие корабли — большие и поменьше, пассажирские и грузовые. Но это уже было по-рабочему просто, буднично, и я закрыл глаза. Теперь я тоже хотел строить такие корабли, как тот, первый, — пускай себе ходят по морям и океанам, катают взрослых и детвору — мне что?! А я даже буду желать им счастливого плавания и три фута под килем… Но при чем тут я? Ведь ЭТОТ построили без тебя! И все другие тоже могут построить… Вот и выходит, что дело не только в том, кто ты, а в том, с кем ты. Один ты целый корабль ни за что не построишь, это факт. Это не удалось даже Робинзону Крузо — даже плохонькое, маленькое суденышко и то не удалось. Но с другими — да! И так же все остальное, во всем остальном… Только бы дали общежитие, а там все пустяк!..

Дождь не переставал, наоборот, пошел гуще, напористей — сплошными струями хлестал по окнам и крыше кабины, мешая заснуть.

«У жонглера случилась беда: заболела жонглерова мама…» Откуда я знаю эти слова? Может, сам сочинил? Нет, наверное, во сне сочинить нельзя, просто где-то раньше слышал, а во сне вспомнил.

Я лежал на кожаном сиденье, согнув ноги. Снова хотелось есть. Никогда раньше я не задумывался над тем, как много человеку нужно еды.

Небо посветлело, дождь перестал. Было тихо, спокойно, и думалось обо всем сразу — будто всю свою жизнь и всего себя я начинал видеть в одно и то же мгновение.

По Литейному мосту шел трамвай. Четко постукивали колеса, будто удары сердца, — дук-дук, дук-дук. А по Неве маленький плоский буксирчик, старательно коптя черным дымом, тащил длинную баржу, груженную бревнами.

Никогда раньше я не видел, как утро приходит в город, и теперь боялся что-либо пропустить.

По мосту снова прошел трамвай, но уже в обратную сторону. Покатились машины. Над Невой появились чайки. Они начинали свой завтрак: падали сверху к воде, зависали над ней, опускали голову под воду, но я не видел, достают они что-нибудь или нет.

На противоположном берегу, выше всех ростом, засветилась окнами гостиница «Ленинград».

На часах была половина седьмого. Пора освобождать номер, а то придут рабочие, увидят меня здесь — прощай тогда моя обитель.

Вылез из трактора, пошел по улице. Чтобы скоротать время, двинулся к училищу пешком. И старательно смотрел под ноги — хотел найти рубль, чтобы позавтракать. Рубля я не нашел, зато время прошло незаметно быстро.

У проходной завода скопились ребята. Они сидели на скамейках, стояли под деревьями. Я стал ходить рядом, отыскивая знакомых. Сначала никто не попадался, а потом среди веселой компании узнал парня, который в приемной комиссии играл на аккордеоне.

— Привет! — поздоровался он со мной. — У вас, молодой друг, какие данные? — спросил он, подражая Николаю Николаевичу, и протянул мне руку.

— Я с Машкой во дворе в хоккей играю, — сказал я. — Она на четырех ногах, а я без ног, а шайбу носом загоняю.

Все рассмеялись, а тот, мой знакомый, сказал:

— Я Женя, а тебя як зваты?

— Димка.

— А дэ рыжий, что с тобою приходыв?

— К родителям уехал, скоро будет.

И тут раздалась команда:

— Всем собраться на построение у проходной! По группам!

Это произнес Николай Николаевич из приемной комиссии. Он был нарядно одет: в костюме табачного цвета, в сияющей красной рубашке и огромном полосатом галстуке, повязанном чуть небрежно.

Мы потянулись к проходной. Там уже стояли модно одетые, рослые ребята, не то что мы, новички. Они курили, насмешливо поглядывали на нас.

— Старшекурсники, — сказал Женя. — Вже по году, а то и по другому отучилысь.

Я сразу увидел разницу между ними и нами. И эта разница была не столько в одежде и возрасте, сколько в монолитности их взглядов. Они прекрасно понимали свое превосходство и разглядывали нас так, как, наверное, разглядывали бы туземцев.

Кто-то из них заорал:

— Глянь, мужики! Да это ж к нам деревня на смычку прет!.. Хлеборобам пламенный привет!..

Из крохотного скверика появились девушки: в разноцветных платьях и брюках, веселые, парочками, держась под руку.

Толпа становилась гуще, постепенно затихая. Мы с Женей стояли рядом. Вместе с нами были и те ребята, которых я видел в приемной комиссии. Над всеми на целую голову возвышался Илья Муромец. Он стоял, сложив руки на груди и выставив одну ногу, точь-в-точь памятник.

— Внимание! Прекратить разговоры! В колонну по четыре становись!

И снова толпа задвигалась, засуетилась. Наконец почти все встали по четыре. Только Илья Муромец не находил себе места. К нему подошел Николай Николаевич:

— Вы, молодой друг, до четырех считать умеете?

— С трудом, — улыбнулся Илья Муромец.