Все дни прощания

Подошла и наша очередь. Нас пригласили в воду, мы выстроились в ряд, и Сеностаров махнул рукой, в которой был секундомер.

Я сразу обогнал всех и несколько секунд плыл первым. Но уже к повороту меня обогнали двое, потом еще трое, а на финише я был последним. Выиграл заплыв Женя. Я поздравил его с победой, и мы вышли из воды.

Кружилась голова. Напала зевота. Сидя на камне, я медленно одевался и дрожал от озноба. Другие ребята уже оделись, поднимали над головой булыжники и обсуждали, кто как плыл. И все это радостно, взахлеб, будто и не плавали, а совершали чудеса храбрости. Я не понимал их восторгов по поводу обыкновенного купания, меня раздражала их детская активность. Хотелось, не вставая с камня, не поднимаясь на ноги, незаметно отползти в безлюдное место и полежать в одиночестве, глядя в подернутое крохотными облачками небо.

Нас подозвал Петр Матвеевич и объявил расписание уроков на завтра: спецтехнология, физкультура и черчение.

— Всего три урока?!

— Да. Но по два часа каждый, — сказал мастер. — Сегодня вы свободны, а завтра приходите со всеми необходимыми принадлежностями к черчению и физкультуре. И подумайте на досуге, кого нам избрать старостой группы, комсоргом и физоргом. Если кто-то чувствует, что может принять на себя одну из этих почетных обязанностей, не стесняйтесь. Договорились?.. По домам!

Женя и я пошли к трамваю отдельно от других. Я отдохнул, и теперь было приятно топать по берегу залива мимо красивых яхт и швертботов с треугольными парусами, мимо взрослых парней в тельняшках, мимо деревянных домов и заборов.

Я протянул Жене рубль:

— Держи, старичок, ты меня выручил, и я благодарен…

— Та отцепись ты! Раз договорилысь у стипендию, так у стыпендню и отдашь.

— Бери, со стипендии, может, труднее будет отдать.

В трамвае доехали до Автова. Там расстались. Он отправился домой, а я — в столовую. Накупил еды, а когда сел за стол, почувствовал, что есть не хочу. Проглотил несколько ложек супу, из второго заставил себя съесть только мясо, выпил компот и вышел на улицу.

И снова поехал в больницу.

Глава шестая

Я не решился войти ни в справочное, ни в больничный корпус. Походил у забора. Потом спрятался в кустах, сел на огромный валун и стал смотреть на освещенные окна больницы.

Наступила ночь. Больше я не страшился одиночества, темноты, случайных людей. Мне это было радостно сознавать, потому что раньше я был почти трусом. Боялся кладбища, боялся ночью выйти из дома, боялся двойки в дневнике.

Ночь была теплая и звездная. Я сел на траву, прислонился к валуну и смотрел в небо. Глядя на звезды, попытался отыскать какую-нибудь систему. Нашел только Большую Медведицу. Других созвездий я не знал. Всю жизнь смотрю в небо и не знаю его… Говорят, на небе жил бог. А потом полетели космонавты и не нашли там никакого бога… И вообще что такое бог? Вот мне сейчас плохо. Скажи я: «Мамочка, мне плохо» — и что? Не может она помочь, потому что ей самой еще хуже. Или: «Папочка, мне плохо». Этот сразу поможет. Если бы знал, где я, приехал бы, забрал домой, поесть дал, спать уложил. Но даже он не смог бы освободить от того, что плохо во мне самом. А если сказать: «Господи, моей маме так плохо!..» — то вроде бы и нет никого, а ты пожаловался: всем людям, всей земле, всем звездам и небесам. И понадеялся, что тебя услышали и уже торопятся на помощь… Наверно, и бога люди придумали от бессилия и невозможности кому-то помочь.

А если он все-таки есть, и если он такой маленький и старый, как его изображают на иконах, то что он может в нашем промышленном мире? Что бы он значил, окажись на улице рядом с МАЗами, КрАЗами, КамАЗами?.. Нет, боженька, тебе самому пришлось бы дожидаться зеленого света!..

Вера сказала: «Любите друг друга. Я люблю вас». Значит, она любит меня и его. А он? Почему он должен любить? И что значит — «должен любить»? Разве это возможно?.. И тогда он может любить белокурую с пляжа. Как просто! Он не понимает, что быть с другой в такое время — тоже татуировка, которую ничем никогда не удалить!

Наверно, я глуп. Думаю, думаю, а опоры нету. И не знаю, правильно я думаю или нет? И нет инструмента, чтобы замерить мысли, как градусником температуру. Но чем-то они замеряются? Не смог же я простить себе Томаса Манна? Значит, чем-то замерил этот свой поступок? И не только я, но и Лика. И кажется, сам Спартак… Может быть, этот измеритель и есть наша совесть?..

Кем я стану, когда вырасту? Сначала окончу училище и буду работать судосборщиком — для многих не ахти какая профессия, мало в ней престижа… Явились бы мы со Степкой в наш бывший класс и заявили, что учимся на судосборщиков — приняли бы как слабоумных. И это понятно: судосборщик не летчик, не врач и даже не автослесарь со станции техобслуживания. Но ведь и среди врачей, среди летчиков и даже среди автослесарей со станции техобслуживания есть люди уважаемые, а есть и не очень. Далеко ходить не надо: мой папаша скоро станет доктором наук по теории надежности и прочности. Это по теории! А по жизни с его человеческими данными он не прошел бы даже в наше училище!..