Все дни прощания

— Ничего. Только вот когда по улице шел, из рта у него — пузыри и пена, как у бешеного. Некоторые прохожие даже дорогу уступали, наверное, боялись, чтоб не укусил.

Мастера это озадачило. Он обошел Журавлева, отчего-то заглянул ему под пиджак и поинтересовался:

— Что же вы, голубчик, все подряд и глотаете? Это же вредно. И больно, сами говорите.

— Ничего не поделаешь, — вздохнул несчастный Журавлев. — Каждый с ума сходит по-своему: иной стихи пишет, другой фигурным катанием занимается, третий приемники на транзисторах собирает. А я, как увижу что-нибудь новое, так в глазах темнеет — проглотить хочется.

— Да, это действительно! — оживился Петр Матвеевич. — Что же вы сюда пришли? Вам нужно было в цирк — там бы платили, и зритель был бы доволен. А здесь вы своим могучим талантом только ущерб нанесете.

— В нашей семье не я один такой, у нас это наследственное. Говорят, мой дед по маминой линии мог за восемьдесят минут по частям табурет проглотить, запивая хлебным квасом. А я пока не могу. Надо уметь правильно разобрать табурет.

Я хохотал так, что даже вспотел. И все хохотали. А Петр Матвеевич от хохота сделался красный, как помидор. Наконец он перестал хохотать, отыскал меня и погрозил пальцем:

— Благодарите Журавлева, что я не всыпал вам за опоздание. А вы, Журавлев, теперь можете отдать карандаш тому, у кого взяли. Мне понравился ваш юмор.

— Пожалуйста, — сказал Журавлев и достал из кармана карандаш. Вернул хозяину и сел на место.

Петр Матвеевич вернулся к своему столу и сказал:

— Я рад, что успел познакомиться с вами. Уроком сегодня пожертвовал потому, что завтра вы уезжаете в совхоз и, если дать вам материал, все равно забудете. Что касается Журавлева, то я его назначаю старостой группы. Как вы думаете, почему именно его?

— Врет красиво! — рявкнули мы.

— Не только поэтому. Прежде всего потому, что он готов пожертвовать собой ради спасения товарища, как в данном случае с Батраковым. Думаю, с таким лидером вы не пропадете. Остальной актив выберем по деловым качествам уже в совхозе.

Мы все зааплодировали.

Прозвенел звонок.

— Идите на физкультуру, а после нее — снова сюда. Выясним, кому и что необходимо до того, как мы отправимся в деревню.

Мне нравился наш мастер прежде всего своей широтой, умением держать себя, надежностью, которая исходила от каждого его слова и жеста. Чувствовалось, что он знает свое дело и умеет за него постоять. В общем, он казался мне современным, и я ему доверял.

Глава восьмая

Мы вошли в спортивный зал. Те, кто принес форму, отправились в раздевалку, а я остановился у окна и увидел кирпичный забор, отделивший завод от города. В конце забора у застекленной деревянной будки стоял мужчина-вахтер. На его ремне висела кобура. Вахтеру было скучно. Он зевнул, достал сигарету, неторопливо закурил и сплюнул вниз. Затянувшись несколько раз, устроил окурок между большим и указательным пальцами и выщелкнул его подальше от себя. Расстегнув пуговицы тесного ворота, стал медленно прохаживаться возле деревянной будки.

В детстве мы любили играть в войну. Строгали из досок винтовки и автоматы и носились как угорелые. Кричали «ура!», брали «пленных», ссорились из-за того, кому быть «нашими», и все на полном серьезе, почти взаправду… А дома Вера спрашивала: «Ну чего ты громче всех кричишь? Почему слышен только твой голос?..» — «Потому что они играют не по справедливости! — продолжал кричать я. — Потому что они не соблюдают договора!…» — Она вздыхала и тихо спрашивала: «Какая там, сынок, справедливость на войне?..»

На войне справедливости нет — там смерть. А в мирное время?.. Если бы на земле все люди были такими, как я, мы уже давно договорились бы жить справедливо. И тогда не нужно было бы обносить такие заводы высокими заборами с деревянными будками. А этот мужчина не скучал бы здесь в одиночестве, а вместе с другими строил огромные океанские лайнеры. Людям плохо оттого, что они не могут договориться. Как мы с отцом…

Все наши ребята переоделись и толпились у выхода. Ко мне подошел Сеностаров, спросил:

— Где ваша форма?.. А-а, это вы?.. Разрешился ваш вопрос, или все по-старому?

— По-старому.

— Ничего, когда вернетесь из совхоза, будет готово общежитие. Я говорил о вас с директором, и он согласен. Надо потерпеть. А теперь — на стадион!

Я подпрыгнул чуть не до потолка — просто решается дело, когда за него берется такой человек, как Сеностаров!

На стадионе он построил нас в одну шеренгу и спросил:

— Кто нездоров, прошу сделать шаг назад.

Таких не оказалось. Если бы кто-нибудь шагнул, я бы сделал то же самое. Но все оставались в строю.

— Сегодня вы будете сдавать контрольные испытания по двум видам: подтягиванию на перекладине и стометровке. Это я делаю для того, чтобы знать, кто к нам пришел.

Он был в синем спортивном костюме, в белых кроссовках на толстой ребристой подошве, в яркой финской шапочке «карху». Но я видел его другим, почти обнаженным, на берегу Финского залива, когда мы сдавали нормы по плаванию… Я даже надеяться не мог, что когда-нибудь стану похожим на него.