Все думы — о вас. Письма семье из лагерей и тюрем, 1933-1937 гг.

1937.III.23. Соловки. № 96. Дорогая мамочка, письмо твое получил 20 марта (оно от 16 февраля). Эта длительность передачи усиливает чувство разстояния, хотя я и всегда мыслями с вами. Последнее время живу бешеным производственным темпом, ничего не поспеваем, хотя напрягаем все силы настолько, что порою кажется: вдруг изнеможем¹. Как видишь, и уединенный остров не спасает от вихря исторической жизни.² Расчленение времени на дни и ночи давно утратилось, и вся жизнь идет, хотя и стремительно до головокружения, однако монотонно. Это как в поезде, который летит по безконечным равнинам Сибири. Время тянется до тошноты монотонно, а ты пролетаешь тысячи километров. Естественно, что в такой обстановке нет ни минуты для того, чтобы обдумать или даже осознать действительность. Скорей и побольше, побольше и скорей — вот единственное, что стоит в голове. Ты пишешь о записи мыслей. Некогда, мамочка, и не для чего. Записываю, но не мысли, а фактические сведения, то, что собирать долго и, если напал на что, то снова в другой раз уж не найдешь. К тому же мне, для себя, факты говорят более теорий, и всевозможные живые данные из биологии, физики, химии, геологии и т. п. кажутся значительнее обобщений, — м.б. потому, что обобщений у меня всегда вороха. Хотелось бы научить, чему могу, детей, собственная же деятельность меня не влечет, и я предпочел бы оставаться со своими мыслями в уединении. Не уверен даже, что восприняло бы будущее, т. к. у будущего, когда оно подойдет к тому же, будет и свой язык и свой способ подхода. В конце концов мало радости в мысли, что когда будущее с другого конца подойдет к тому же, то скажут: «Оказывается, в 1937 г. уже такой-то NN высказывал те же мысли, но на старомодном для нас языке. Удивительно, как тогда могли додуматься до наших мыслей». И пожалуй еще устроят юбилей или поминки, которым я буду лишь потешаться. Все эти поминки через 100 лет удивительно высокомерны. Люди каждого времени воображают только себя людьми, а все прошлое животноподобным состоянием; и когда откроют в прошлом что-то похожее на их собственные мысли и чувства, которые только и считаются настоящими, то надменно похвалят: «Такие скоты, а тоже мыслили что-то похожее на наше». Моя точка зрения совсем другая: Человек везде и всегда был человеком, и только наша надменность придает ему в прошлом или в далеком обезьяноподобие. Не вижу изменения человека по существу, есть лишь изменение внешних форм жизни. Даже наоборот, человек прошлого, далекого прошлого, был человечнее и тоньше, чем более поздний, а главное — не в пример благороднее. — Читаю Юма, Историю Англии во франц<узском> переводе. Знаешь ли? Хоть ее писал архискептик и архианалитик в философии, однако она художественна и читается как шекспировская хроника. Жаль, нет времени вести чтение сколько-нибудь быстрым темпом. Нравы были как будто жесткие, но вероятно и к жестким нравам люди приспособлялись и приучались: люди легко приминаются к любой форме. Крепко целую тебя, дорогая мамочка. Целую Люсю и Шуру, если он в Москве. Кланяйся тете, которую ты впрочем вероятно не видишь.

1. Об этом же — Литвинов (1937.II.22): «Поставили новую трубу, новый котел, ставим все новые и новые единицы в завод, улучшаем качество, и все время на что-нибудь натыкаешься новое. Все это очень заинтересовывает, но все время невольное чувство неудовлетворенности, потому что знаешь, что к лету все будет кончено и брошено. Что будет со мной — трудно предположить. Существует масса возможностей. Если останусь тут, вероятно, удастся устроиться в лаборатории, если она сохранится. Могут и вывезти. Но материк велик и есть очень далекие места, некоторые из которых не очень приятны. Поэтому, даже возможность вывоза не является по существу очень заманчивой. Но все это в неопределенном будущем, и пока не стоит задумываться о перспективах, тем более, что наверно будет именно то, чего не ожидаешь».

2. Интересно, что главу «Раннее детство» своих воспоминаний о. Павел назвал «Уединенный остров», имея в виду жизнь в доме отца, протекающую в стороне от жизни окружающей: «…наша жизнь была жизнью на уединенном острове, ибо людей мы не особенно долюбливали и старались держаться в стороне. Люди были бы похитителями чистоты, невозмутимости и ригоризма этого островного рая, и потому они лишь терпелись, да и то до поры до времени» («Детям моим», с. 25). Пребывание на Соловках — все окрашено воспоминаниями о детстве, семье, в последних письмах о. Павел рассказывает сны, где ему снятся мама, отец, сестры и братья, свои дети — на этом фоне появление образа «уединенного острова», конечно, не случайно, при всей «отдаленности» этого острова от «острова» воспоминаний.

11 мая 1937 г., быв. Кожевенный завод