Все двери открываются наружу

Комната с видом на космос, все в тех же руинах, встретила меня гробовой тишиной. Пошарив в карманах, я достал стеклянный шар — подсказку от бабушки, в котором был дом, спрятанный в этом же доме и так дальше. Это и правда напоминает то, как теперь существует двоюродная прабабушка — внутри самой себя. Еще раз вспомнив о ней и о той возможности, которую она открыла, я вздохнул, пытаясь разобраться в смешанных эмоциях, сковавших сердце. Аккуратно я водрузил шар на полку рядом с подушечкой, подаренной мне принцессой. Комната на вид еще немного преобразилась. И это изменение сподвигло меня, отбросив все мысли и смятения, просто погрузиться в себя и полностью отдаться этому маленькому миру, который был кем-то жестоко разрушен, а теперь вновь, под веянием новых предметов и их историй, начал возрождаться, преображаться.

Все обугленные половицы и полки, все, что осталось от мебели, и прочий мусор я стащил в один угол. Открыл окно, впустить свежий воздух. Сдернул остатки штор — небольшие лоскуты у самого потолка и ими же протер пыль и пепел в углах и уцелевших местах. Нужно бы помыть здесь все, вымести грязь, починить пол и покрасить стены с потолком. А затем останется только принести новую мебель, ковер, и комната получит вторую жизнь. Погрузившись в эти фантазии, я облокотился спиной к стене в углу и крепко заснул.

Я проснулся оттого, что давно ставший привычным голос снова взывал ко мне из неведомой дали. Где-то в висках отдавались эхом уже стихающие, едва уловимые слова.

За окном по-прежнему безмятежно переливалось тысячами тысяч мерцающих солнц звездное иссиня-фиолетовое, розовое, голубое и изумрудное космическое небо. Интересно, здесь, наверное, никогда не бывает настоящего, в привычном понимании этого слова, дня. С голубым небом, плывущими клубящимися облаками, единственным и незаменимым солнцем. Хотя вся эта обыденность лишь испортила бы шарм раскинувшегося до горизонта, местами опирающегося на горы небосвода, всего этого мира, в котором находилась комната, что была создана когда-то с родительской любовью и заботой.

Поднимая в голове последний разговор, я смутился и погрузился в неприятное тягостное чувство. Не важно, решусь ли я уйти из этой вселенной или останусь. Совершенно необходимо исправить то, что наговорил от непонятно из-за чего разыгравшейся злости Айрис, извиниться и во что бы то ни стало выпросить у нее прощения. Ведь она действительно желает и всегда желала мне только добра. Уж не знаю, зачем ей сдался такой тугодум и несмышленыш. Но раз она, пусть даже имея какой-то свой интерес, столько стараний вложила и столько сделала для меня, я обязан стать умнее или даже взрослее и восстановить наши отношения.

Стеклянный шар на полке бросился мне в глаза, и я вдруг резко понял, отчего такое категоричное рвение. Это осознание, словно окатившее растормаживающийся спросонья разум ледяной водой, неприятно поразило меня. А не оттого ли я так рвусь закрыть этот гештальт и вымолить прощения, потому что давно уже решил, что распрощаться нужно на доброй ноте. Остаться друзьями, так сказать. Что шанса извиниться больше уже не выпадет, ведь обратного билета не предвидится. Вот оно, то неприятное чувство, что скреблось изнутри, маскируясь за неуверенностью и нерешительностью. Крышка честности перед самим собой с грохотом слетела, обнажив, наконец, истинное желание — пора сделать новый шаг. Пора менять жизнь, вставая на рельсы, ведущие, наконец, к той станции, на которую так давно и отчаянно хотелось попасть. Как и советовала Айрис, пусть и неожиданно для себя, я смог стать честным с самим собой. Решение вопроса давно было найдено. Но, почему-то от этого пути веяло не моим выбором. А что-то тяжелое по-прежнему продолжало сдавливать сердце. Что-то будто торопило с принятием плана действий. Суетно кричало в голове: чем дольше размышляешь, тем больше сомневаешься. А пока сомневаешься, никогда ни к чему не придешь, так ни на что и не решишься и останешься ни с чем.

— Я слишком много думаю, — разозлившись на собственные непостоянные мысли и чувства, кинул я в пространство пустой пыльной комнаты. Никто, конечно же, меня не услышал. Но это хотя бы помогло прервать бесконечную череду шестеренок, попеременно переворачивающих весы с чаши на чашу. — Надоело! И с чего я так уверен в том, что я вдруг уверен… Единственное, что действительно будет правильно сделать сейчас, так это извиниться. С этого и начнем.

Проверив, не выронил ли из кармана в процессе уборки коробок с сахарными пастилками, и уже заранее кинув одну штуку в рот, я взялся за ручку и, сделав для успокоения глубокий вдох, толкнул, наконец, дверь наружу.

И вдруг моему взору предстало то, чего я никак не ожидал увидеть…