Все еще здесь

Отец перевязывал разбитые головы, лечил переломы и вправлял вывихи в больнице в Суисс-коттед-же, где заменял заболевших докторов, однако упорно отвергал предложения сделаться официальным врачом Группы. Он — солдат, воин, его задача — бить морды самозваным гитлерам от Брондсбери до Бетнал-Грин. Саул Ребик, хороший мальчик, все экзамены сдававший на «отлично», с медалями и похвальными грамотами, превратился в «крутого жида», из тех, что были всегда готовы к драке, и оставался таким, пока не встретил мать. Да и после, вернувшись с ней в Ливерпуль, он оставался таким, и сорок лет спустя смерть от рака легких унесла его во сне, потому что наяву он бы ей не поддался.

Ливерпуль создал меня. Город отца стал и моим городом. «Будь сильным, чтобы выжить». Эти слова звучали в моих ушах двумя голосами: рокотом Мерси и голосом отца, вернувшегося в Ливерпуль в сорок седьмом ярым социалистом (влияние уличных ораторов Ист-Энда и еврейских коммунистов, которые не контролировали Группу, но очень старались наладить с ней связь), уличным бойцом-антифашистом и привезшего с собой молодую жену, покалеченную войной и уверенную, что направляются они из пропасти варварства к высотам цивилизации — иными словами, немедленно по прибытии в Ливерпуль сядут на теплоход, отплывающий в Америку. Саул искренне верил, что так оно и будет, они непременно уплывут — вот только сначала надо разобраться с проблемой, о которой написал ему брат Ави:

Ты бы видел, что творится у нас на улицах! Повсюду стекло, во всех еврейских магазинах выбиты окна, а власти, знай, твердят одно — проделки уличных хулиганов, и никто не говорит в открытую о том, что происходит. Разобьют окно, а потом посылают мальчишку залезть туда и стянуть все, что плохо лежит. С одной стороны, радоваться надо, что воруют потихоньку, а не грабят средь бела дня. Но, говорят, среди местных уже пойти такие разговоры: почему бы не взяться за евреев всерьез? В общине никто не знает, что делать. Полиция боится беспорядков и на все закрывает глаза. Возвращайся домой, Саул. Помоги нам с этим разобраться — а потом уедешь в Америку.

Мой отец вернулся домой и начал разбираться. Сколотил комитет самозащиты, организовав его по тем же принципам, которым научился в «Группе 43» объяснил людям, что делать, и разослал их на охрану еврейских магазинов. А когда волнения улеглись, произошло сразу два непредвиденных события: во-первых, в мамином чреве зародился Сэм, во-вторых, Парламент принял решение о создании национальной системы здравоохранения — бесплатной медицины для всех, кто в ней нуждается. Пропустить такое? Да ни за что!

— Милая, — сказал отец матери, — сама подумай, как можно начинать новую жизнь на другом конце света с крохотным ребенком на руках? А здесь мои сестры рядом, в случае чего, они всегда помогут. И потом, на что я буду содержать семью? Пять лет в армии, год-два на замене — чтобы найти хорошую работу по специальности, для врача-эмигранта этого маловато. Давай подождем хотя бы несколько месяцев, пока встанут на ноги бесплатные клиники, а там поговорим. Пойми, такая возможность выпадает один раз в жизни — сделать по-настоящему доброе дело, оставить свой след на земле. Послушай, Лотта, мы обязательно уедем в Америку: но мы еще молоды, вся жизнь у нас впереди. Пожить для себя мы еще успеем, а сейчас я хочу сделать то, что должен сделать, чтобы потом, стоя перед Богом, посмотреть Ему в глаза и сказать: «Вот видишь, Господи, я прожил жизнь не зря».

И он открыл клинику на Аппер-Парламент-стрит. С утра до вечера в приемной у него толпилась голытьба, беднейшие из бедных ливерпульских жителей — рахит, конъюнктивит, рак, каверны в легких, — он никому не отказывал в помощи. Он шел к ним домой, в каморки с отсыревшими стенами и уборной на улице, и видел, как они живут — по две семьи в одной комнате, по шестеро детей в одной кровати, — и колол детям пенициллин, а потом шел вместе с родителями к правлению фабрики, где они работали, и говорил: «Как вы можете держать людей в таких условиях? Выделите им новое жилье, и немедленно!»