Все это правда

– Ну так вот. (Вздыхает.) А потом Фатима рассказала нам прикольную историю. Где-то через месяц после выхода книги она стояла на железнодорожной платформе. Из громкоговорителя играла музыка – крутили песню какого-то старого пердуна, кажется, Конвея Твитти[8]. Вдруг к Фатиме подошла старушка, похлопала ее по плечу и шепнула ей на ухо, мол, когда ей было шестнадцать, она влюбилась в парня из пляжного клуба, и каждую ночь они занимались любовью в домике на берегу, когда ее родители уходили на танцы. И даже через много-много лет, когда она слышит песню «It’s Only Make Believe», у нее случается оргазм. (Смеется.)

– (Смеется.) Ничего себе история!

– Мы чуть со смеху не померли. Вот это бабулька! И кто нам об этом рассказывает? Сама Фатима Роу. Она прямо вот так нам и сказала: оргазм.

– (Смеется.) Да, очень смешно.

– Ага, точно. Тот случай изменил жизнь Фатимы, потому что как раз тогда она и придумала теорию человеческих связей.

– Теорию человеческих связей?

– Идея в том, что мы должны с открытым сердцем подходить к людям и раскрывать свою истинную личность через драгоценную правду.

– Что такое «драгоценная правда»?

– Ну… это, типа, как история той старушки. Это была совершенно незнакомая бабушка, так? Но за несколько секунд Фатима узнала ее лучше, чем друзей, с которыми общалась с детства. Фатима считает, что если посмотреть человеку в глаза и поделиться с ним сокровенными мыслями, то все барьеры рухнут, люди полюбят друг друга и вместе смогут прекратить войны и установить мир во всем мире.

– А, понятно.

– Я знаю, звучит по-дурацки. Но с нами была Фатима Роу, мы смотрели на звезды, и ее слова казались нам прямо-таки настоящим откровением. Она говорила о том, что можно годами общаться с человеком и ничего о нем не знать.

– Чистая правда.

– Вот видите? Фатима сказала, что так бывает и с соседями, и с одноклассниками, которых когда-то усадили за одну парту, потому что их фамилии стоят рядом в списке. То же самое случается и с родственниками. И тогда я задумалась о нас с Мири и Солейл. Мы устраивали самые зажигательные вечеринки на Лонг-Айленде, вместе ходили в «Нацуми»[9], на концерт Эда Ширана, обсуждали «Подводное течение», но я никогда не чувствовала себя частью их компании. Я знаю, чтó мои подруги думают обо мне.

– Что ты имеешь в виду?

– Ну, они считают меня примитивной, будто на уме у меня только парни, тряпки и «Милые обманщицы»[10]. Можно подумать, если они книжки читают, учатся в группе для продвинутых и ходят на факультатив по психологии – а это, типа, модный факультатив, туда конкурс по несколько человек на место, – то они все из себя такие высокодуховные интеллектуалки. Меня такое отношение реально обижает, потому что у меня тоже есть свое мнение и свои цели, не хуже, чем у них.

– Да, действительно обидно.

– (Кивает.) Но пока я слушала Фатиму и смотрела в небо, я поняла про себя очень важную вещь.

– Какую именно?

– Я сама виновата в том, что они считали меня пустышкой. Откуда им знать, о чем я думаю, если я никогда не рассказывала им о своих мыслях? Я не была открыта, а Фатима говорит, что нужно быть открытыми. Я не раскрывала свое сердце, не делилась драгоценной правдой. Выходит, единственное, чем я занималась – подбирала нам наряды для вечеринок и собирала по пятьдесят долларов с носа за вход.

– Пятьдесят долларов? Ничего себе!

– Ну, у нас были суперэксклюзивные закрытые вечеринки. Кому охота пускать в дом непонятно кого?

– Конечно, но я все-таки думал, что билет стоил пять баксов, не больше.

– А вы знаете, сколько стоит арендовать столы для блек-джека?

– Нет.

– До фига.

– Надо полагать.

– (Вздыхает.) Тот вечер в Грэме стал для нас сутью жизни. Это был самый лучший вечер, лучше и не припомню. Даже лучше, чем вечеринка «Ночь в казино». Правда, я оплакивала свои балетки. Конечно, я расстроилась из-за них, зато на меня снизошло откровение, ну и вообще. Я хотела пожаловаться всем, что испортила туфли, но не стала.

– Почему?

– Я уже собиралась, но тут произошло кое-что хорошее.

– Хорошее?

– Джона начал петь ту песню группы «Coldplay», ну, про звезды. Так здорово. У него был счастливый вид. (Умолкает.)

– А что, обычно у Джоны был несчастный вид?

– М-м-м… я не хочу говорить о нем.

– Ладно. Я спросил, потому что ты о нем упомянула.

– Я просто хотела сказать, что мы все чувствовали себя очень хорошо.

– Понятно. А что дальше?

– Ну, мы были вместе во Вселенной.

– Хм.

– Это не фигня.

– Я и не говорил, что это фигня.