Все горят в аду

– Что ты сделала? – спросил Парис.

Нена, по-прежнему в возбуждении:

– У меня в первый раз такое.

– Что ты, черт возьми, сделала?

– Да врезала ему, вот что. Вломила ему разок хорошенько. – Она посмотрела на салфетницу, которую по-прежнему сжимала в руках. – Ух ты. Да тут кровища. Ну, я же не могла его убить, а? Не, не могла.

До Париса наконец дошло. "Гремлин" начало мотать из стороны в сторону, заклинившие колеса вынесли его на грунтовую обочину.

Как только машина остановилась – даже раньше:

– Вылезай!

– Ты чего...

– Вылезай из машины!

– Нет.

Парис распахнул дверцу и обежал машину. Распахнул дверцу пассажира. Схватил девушку обеими руками. Отодрал ее от сиденья.

– Вылезай!

Нена сунула правую руку под форменный передник, достала выкидной нож и, открыв его отработанным движением, поднесла лезвие к тому месту, где подбородок Париса сходился с шеей. То, что в этом месте находится, называется яремная вена. Нена была по меньшей мере огорчена.

– Я не дала разнести тебе башку, и вот твоя благодарность? Да? ВОТ ТВОЯ БЛАГОДАРНОСТЬ!

– П-п-прости, – сказал Парис мягко и тихо, будто боясь разбудить спящего питбуля, который может, проснувшись, перегрызть ему глотку.

Они постояли с минуту, между ними был нож, на одном конце которого – рука Нены, на другом – жизнь Париса.

По дороге мчались машины. Даже не притормаживая. В Лас-Вегасе их ждали казино, так что женщина на обочине, которая вот-вот пустит мужчине кровь, вряд ли могла обратить на себя внимание.

Еще через минуту, растянувшуюся для Париса на целую жизнь, Нена убрала лезвие в титановую рукоятку и спрятала нож обратно под фартук. Злоба в ее глазах сменилась болью.

Парис попробовал внести ясность:

– Я благодарен вам за помощь, но у меня сейчас масса неприятностей. Это не стая морских пехотинцев, желающих открутить мне башку. Я говорю ради вашей же безопасности: вам нельзя оставаться со мной.

– А я останусь.

– Но вам нельзя.

– Возвращаться на "Факторию" мне тоже нельзя, и раз уж я тебя, растяпу, вытащила из этой мясорубки, то с тебя кое-что причитается.

Тут наступила тишина. Был слышен только шум машин на Стрипе.

Нена посмотрела на обступавший их Барстоу, в котором Парис хотел ее бросить. Она сказала:

– Жаль, что я не дала Вику тебя замочить.

Парис вдруг огляделся и увидел то, что видела Нена, – пустоту. Не ту пустоту, в которую он ухнул в Лос-Анджелесе. Пустота Париса, там, позади, выглядела заманчиво – расцвеченная пальмами, солнцем, суетой большого города. Но под этой оболочкой таился унылый вакуум захолустья, где никчемные люди проживают свои никчемные жизни, декорированные германскими машинами, огромными домами и отборными искусственными органами, купив которые можно приблизиться к базовой модели благополучия. Разница между там и здесь состояла в том, что Барстоу не пытался скрыть свою пустоту. Он был слишком горд, чтобы отрекаться от себя самого.

– Садись в машину, – сказал Парис.

Нена, с сарказмом:

– Не желаете ли запихнуть меня силой?

– Давай садись.

– Садись, вылезай, садись, вылезай. – Нена развеселилась. Нена была счастлива. Нена покидала Барстоу. Ее черный рыцарь приехал за ней на ржавом "гремлине".

Они проехали немного, Парис и Нена, искоса поглядывая друг на друга, а потом Парис спросил:

– А нож-то зачем?

– Девушкам приходится защищаться. Ты же видел, с какими людьми я имела дело. Перевестись на почту – это был бы не слабый скачок в карьере.

– У тебя есть нож, ты бьешь людей стальной салфетницей. Ты что, садистка?

Нена пожала плечами, будто раздумывая, потом сказала:

– Нет. Нож – больше для видимости. Вряд ли я смогла бы кого-нибудь пырнуть.

– Зачем ты это сделала – почему мне помогла? – поинтересовался Парис.

– Не уверена, что я сделала это, чтобы тебе помочь. Не совсем. Так получилось. Вик прицепился к тебе, швырнул мне в лицо деньги, я взбесилась.

– Да уж, тут бы любой взбесился, – согласился Парис.

– И вдруг я понимаю, что уже схватила эту салфетницу и, бац, врезала ему. – Нена посмотрела назад, в заднее стекло "гремлина", будто пытаясь увидеть целиком дорогу к "Фактории". – Черт, надеюсь, он выжил. – Она помедлила. – На самом деле...

– И тут ты решила: "Черт подери, хорошо бы обчистить кассу и провести оставшуюся жизнь в бегах".

– Нет, об этом я не думала. Я... – Нена несколько секунд приводила в порядок свои мысли, пытаясь расслабиться и понять, что происходит у нее в голове. Потом сказала: – Мои родители были нелегальные иммигранты...

Парис ее тут же прервал:

– Слушай, знаешь что? Эта информация для меня лишняя. Честное слово.

– Ты спросил.

– Вопрос снимается.

– Я пытаюсь тебе что-то рассказать. Чем-то с тобой поделиться. – Нена заговорила менторским тоном школьной учительницы. – Ты желаешь услышать, чем я хочу с тобой поделиться?

– Через две минуты я включаю радио, даже если ты доберешься только до того, как твои родители продали свои первые апельсины на обочине.

– Отлично, черный расист. Я убила своего белого фанатика-шефа ради черного расиста.

– Да не убила ты его! Валяй свою байку.

Нена устроилась на сиденье поудобнее.