Все грани осени

Дорога до пансионата заняла у них сорок минут и проходила по красивейшим местам Чехии. Осень не на шутку разгулялась среди кленов. С утра пасмурное небо очистилось, небольшие тучки истаяли мелким коротким дождем, пьяняще запахло прелыми листьями. Они проехали два средневековых замка с отливающими старой бронзой стенами и подбитыми разноцветными мхами угловыми башнями, отчего замки казались продолжениями холмов, на которых они стояли. Возле ажурных кованых решеток пансионата их ждал Ленард, звукорежиссер, нанятый Яной Львовной по рекомендации местных знакомых телевизионщиков вместе с аппаратурой для синхронной записи звука и минивэном, в котором он ее возил. По-настоящему его звали Леонард, но это было слишком длинно. Он неплохо знал русский язык. Небрежно повязанное на шею белое шелковое кашне, высокий рост, легкая небритость и английская твидовая куртка делали его совершенно неотразимым. Такого невероятно красивого мужчины, настоящего образчика мужественности и привлекательности они еще не видели. Любой нормальной женщине, заглянувшей в его серо-зеленые глаза, становилось неважно, какого цвета у него Мерседес. Он возбуждал интерес и воображение, как лежащий на дороге кошелек. Яна Львовна в своих синих джинсах и красных кроссовках была очаровательна. Она протянула ему руку как старому знакомому, потом предъявила какие-то документы привратнику и ворота разъехались. Пока сторож звонил главврачу, машины въехали на территорию пансионата. Рабочий день начался.

Их заставили переобуться в больничные мягкие тапочки. Целый час они устанавливали стойки освещения, штативы для камер, расставляли микрофоны, проверяли звукозаписывающее оборудование, намечали точки съемки, тянули к розеткам кабеля. Распоряжался всем Мотя. Приятное полное лицо его сегодня напоминало гладкий булыжник, стальной блеск внимательных, ничего не упускающих глаз исключал любое вмешательство в его поле деятельности кого-то постороннего. Яна Львовна, убедившись, что все находится под его неусыпным контролем, молча исчезла в недрах здания, столь же уютного, сколько старинного, и осовремененного недавно строителями. Интерьеры его были строгими, больничными, но не бесчеловечными. Яна Львовна попила кофе с главврачом, поговорила с сиделкой пани Бржизы и, вернувшись на красивую застекленную веранду-оранжерею, где должна была проводиться съемка, сказала вполголоса:

– Завтрак закончился.

Они притихли. Все необходимые распоряжения и наставления Шумякин уже сделал раннее. Все были расставлены, осветительные приборы включены. Теперь им следовало раствориться в листве обоев, слиться с мебелью, превратиться в невидимые глазу предметы, дабы не спугнуть свой единственный уникальный кадр документального кино. Без права на ошибку. Яна Львовна подошла к нервничающему Андрею Юрьевичу, озабочено взглянула на часы.

– Прекрасно выглядите. Лекарство уже приняли? Как вы себя чувствуете?

Он кисло усмехнулся.

– Превосходно.

Это была неправда. Он чувствовал себя как лягушка на раскаленной сковородке.

– Точно?

– Точно.

Скрипнула дверь, в нее просунулась голова сиделки с немым вопросом в глазах.

– Начали! Мотор!

Настя схватила хлопушку.

– Сцена первая, «Пани Магдалена». Дубль один!

Яна Львовна кивнула сиделке, голова исчезла. Обе створки двери широко распахнулись. Андрей Юрьевич, которого крупным планом снимал сам Шумякин, пошатнулся от неожиданности. Он ни во что не посвящался заранее, его первая реакция в кадре была для них важнее, чем его здоровье. Он не знал, зачем его привезли в эту больницу, но предполагал уже всякие неприятности. Он ждал Марту и Карела, но в дверь въехала инвалидная коляска с незнакомой седой старухой. Голова ее свешивалась набок, как будто у нее была свернута шея, тонкие как пух волосы редким облаком окутывали ее голову. Сквозь них просвечивала розовая кожа. Лицо было застывшим и бессмысленным, на колени наброшен теплый клетчатый плед. С ней работал Костя на второй камере. Ленард с «журавлем» в руках сделал к старухе маленький неслышный шажок, и огромный черный микрофон незаметно навис над ее головой.

– Микрофон в кадре, – одними губами произнес в его сторону Костя. Ленард кивнул и поднял «журавль» повыше. Матвей Шумякин продолжал снимать искаженное страхом непонимания лицо Андрея Юрьевича. Рука Андрея Юрьевича машинально шарила в кармане пиджака, где лежали успокоительные таблетки. Матвей снял эту руку. Настя поспешно набрасывала скрипт4.

– Я искала тебя.

Голова старушки на тонкой дряблой шее дернулась, словно она хотела ее приподнять. Из этого ничего не вышло. Голос был шелестящий, старческий, злобный. Она хорошо говорила по-русски. Живые блестящие глаза смотрели на Андрея Юрьевича из сетки морщин, не замечая слепящих прожекторов, посторонних людей с камерами, микрофона. Он скорее понял, чем узнал, кто это перед ним. Сорок пять лет, и недавний инсульт изменили ее до неузнаваемости.