Все языки мира

Прошло полгода, год, полтора, бесса не прекращалась, и тогда я вспомнил слова инструктора, учившего меня водить машину. На первом же уроке, когда я сел за руль, он велел мне выехать на оживленный перекресток в центре города, резко затормозить и выключить мотор. Я сделал, как он сказал, немедленно парализовав движение на перекрестке. Минуту спустя, оглушенный ревом клаксонов, обливаемый потоками брани из уст других водителей, я испуганно спросил инструктора, что мне делать.

— Ничего, — флегматично ответил он, — ничего. Просто сиди и осваивайся со сложной ситуацией на перекрестке.

Из специальных книг, которые я начал покупать, неоспоримо следовало, что на бирже иных, нежели сложные, ситуаций не бывает. Я с жадностью набросился на эти книги — точно так же в детстве я читал пособия по рыболовству — и убедился, что в тех и других есть много общего.

Проистекают ли изменения биржевой конъюнктуры из хаоса и случайностей или в них можно усмотреть некий порядок, гармонию, целенаправленность? Большинство авторов, во всем мире признаваемых авторитетами в своей области, приходили к выводу, что покупка и продажа акций миллионами людей на свете имеет свой ритм. Ритм, который обнаруживается не только в других проявлениях человеческого существования, но и везде в природе — его можно уловить в цикличности возникновения пятен на солнце, удачных периодов ловли атлантического лосося, миграции угрей и аистов, в регулярности великих сражений, создания литературных шедевров и бог весть в чем еще.

Больше всего я любил читать про Фибоначчи. Открытая гением из Пизы последовательность цифр и вытекающий из нее коэффициент, который никогда не удается вычислить до конца… Это иррациональное число 1,618…, называемое «коэффициентом вращающихся квадратов», «божественной пропорцией» или «золотым сечением» и обозначаемое двадцать первой буквой греческого алфавита «фи», является математической основой фигур, которые возникают на графиках изменения цен акций, — оно же определяет форму ракушек, сосновых шишек, рогов животных, океанских волн, штормовых туч, сетей, сотканных пауками.

Почему? Этого никто не сумел объяснить.

Электронное табло на башенке часов марки «Сони» показывало одиннадцать четырнадцать. Экран телевизора оставался черным. Начало котировок снова задерживалось.

В комнате зазвонил телефон. Я не поднял трубки. Наверняка отец проверял, вышел ли я из дома. После пяти звонков включился автоответчик. Я услышал свой голос:

— Это номер три три три семь два три, пожалуйста, оставьте сообщение после сигнала.

Кто-то повесил трубку.

Я уже собрался выключить телевизор, но прежде чем успел нажать на кнопку, мертвый экран ожил и стал заполняться колонками цифр.

Господствовал синий цвет. Курс большинства компаний с предыдущей котировки не изменился.

Не было роста, не было падения.

Равновесие.

Unch[47].

Преобладали предложения на продажу, но доигрывание могло сразу все изменить. Я решил подождать еще минуту.

Наконец-то! Началось. Господь всемогущий! Я увидел, как сто тысяч акций пивоваренного завода «Окоцим», которые кто-то хотел продать, одним распоряжением о покупке были сняты с торгов и…

Больше тянуть и правда было нельзя.

16 Жизнь под мостом

Выходя из квартиры, я наткнулся на дворничиху.

Она стояла под дверью с листком бумаги в руке. Как раз собиралась позвонить, когда я открыл дверь.

— О! Вот он! Уходит? А я к нему. Слыхал уже? — спросила она, как всегда обращаясь ко мне в третьем лице. — Матерь Божью у нас забирают.

Опоздаю, мелькнуло у меня в голове, но я сказал:

— Что?

— Матерь Божью у нас забирают. На скверик. Или к одиннадцатому. Если не согласен, надо расписаться, — она подсунула мне листок с протестом жильцов и авторучку.

Я расписался.

У старого дома напротив белая статуя Богоматери стояла, кажется, семьдесят лет. Кому понадобилось ее переносить? И зачем? У меня не было времени это обсуждать.

Дворничиха через мое плечо заглянула в квартиру. Груда книг у стены против двери опасно кренилась вправо.

— Извините. — Я закрыл дверь. — Я очень спешу к отцу.

— Книжек у него много. Воздух сжирают.

Ключ в нижнем замке как назло не желал поворачиваться.

— Что делать… — вздохнул я.

— Засадить всех в подвал, — посоветовала дворничиха. — И замкнуть.

Я сбежал по лестнице вниз.

Машина стояла под деревом в нескольких шагах от дома. Вездеход «нива» советского производства, в Англии называемая «казаком». В Варшаве мало у кого были такие автомобили. В трудных условиях, на снегу и размокшем грунте «нива» проявляла себя очень даже неплохо. Правда, толстые шины при езде производили ужасный шум, но я уже успел к этому привыкнуть.

«Ниву» я купил случайно, по объявлению. Какой-то инженер, работавший на стройке во Владивостоке, привез ее сыну в подарок, но парень мечтал о японском джипе, и ему понадобились деньги. Кстати, Владивосток в очередной раз появился в моей жизни.