Все игрушки войны

Старик идет, неуверенно натыкаясь на все, что небрежно валяется на его пути. Вокруг него разбросаны покореженные и полуистлевшие останки техники разных времен. Часть пути его провожал худой, черноглазый, покрытый ссадинами и шрамами, давно немытый мальчик. Явно не сельский, судя по злому выражению лица, обращенному к вражеским солдатам, в неряшливой пятнистой защитной форме. Он поддерживал одной рукой старика, а на другом его детском плече покоился абсолютно не детский предмет, с несколькими характерными отметинами на прикладе. Не доходя до первой линии старик остановился и, поблагодарив ребенка, продолжил путь в одиночку. Постояв в стороне и глядя на шаткие шаги старца, мальчик покачал головой и повернул обратно. Но не в сторону села, что казалось вполне благоразумно, тем более в его возрасте, а прямо в джунгли, пасмурным темным пятном, недружелюбно заслоняющим половину неба. Если верить отчетам наблюдателей, то были такие отщепенцы и дикари, что сознательно предпочли отвернуться от себе подобных и вошли в сообщество зверей, защищая их до последней капли крови. В основном это были потерявшие веру и всех родных, одичавшие дети войны. Вот и этого ждала среди деревьев едва различимая в тени волчица или псевдо-собака. Тревожно втягивая воздух влажными ноздрями, сильная и готовая броситься на помощь. Она сопровождала и защищала того, кого считала членом своей стаи, независимо от его породы… Волчица не знала, что находится на прицеле одного из залегших в траншее воинов. Он никогда не любил собак. Его пальцы едва не спустили курок, и хорошо оснащенный опытный снайпер не промахнулся бы, когда рука старшего твердо отвела ствол в сторону, а жесты красноречиво дали понять – не поднимать шум, не обнаруживать себя. Сегодня ей повезло, сегодня ей вновь повезло остаться в живых…

Когда старик с трудом добрался до первой линии, оказалось что он практически слепой. Одет предельно просто, без изысков, но аккуратно по-деревенски, явно никакого оружия при себе не имел. При нем вообще не было ничего, что могло бы возбудить чью-то жадность. Конечно, кроме его жизни. Жизни – большая часть которой уже была пройдена.

И потому для многих мародеров, рабовладельцев или сбрендивших от потерь, ненависти и мщения вояк, мало интересной и не представляющей никакой коммерческой или садистской ценности. Остановившись, он на минуту замер, словно прислушиваясь к звукам, и тихо сказал:

– Сегодня ночью умер в нашем селении очень почтенный и уважаемый человек. Он не воевал, всю жизнь был учителем в школе. Мы смиренно просим не стрелять сегодня, дайте женщинам его спокойно похоронить…

Команданте склонил поседевшую от войны голову:

– Обещаю.

И никто не посмел стрелять.

А днем видят воины, опять идет этот старец к их лагерю, на самом виду пробираясь. Подняв повыше палку с какой-то белой тряпкой, стараясь, чтоб издалека заметили, шальным выстрелом не убили, и большой сверток к груди прижимает.

Побледнел наш команданте, аж губы стали зубов белее. Что-то не так случилось у селян, отомстить за что-то вдруг решили. Все думаем, конец, старик уже совсем старый, слепой к тому же, и нас хочет на тот свет с собой увести…

Приказал команданте всем подальше отойти, сам вышел старику навстречу.

– Что случилось? – Осторожно старика спрашивает.

А старик сверток протягивает и отвечает.

– Спасибо вам за уважение к нашему учителю. Его последней волей было передать вам это.

Принял команданте сверток обеими руками, как обычай местный велит, и удивился его неожиданной легкости и теплу, излучаемому изнутри. И словно чем-то знакомым повеяло, домашним и близким.

А дома они все давно уже не были, и странно, что вообще помнили, что это такое. Ведь если посчитать временем для этого поколения воинов, то шла эта война не менее чем два десятка лет, а то и больше…

А старик и говорит:

– Этот хлеб наши матери испекли для поминок. Просили помянуть его добрую память. Такова и была его воля.

Лежал в кармане команданте приказ взять это село, еще вчера должен был он поднять последних воинов и бросить их в бой. Село было ничем не примечательное, несколько покосившихся хижин да сараев. Но обороняли их такие же сорвиголовы, пришедшие из глубины континента, давно разоренного и отравленного войной, и которым терять было нечего. И возможно, в кармане их командира лежал такой же приказ – взять на рассвете их полузатопленные муссонными дождями временные укрепления. А селение оказалось посредине, без энергии, без связи, без защитных стен или подземных убежищ, над ним пролетали самолеты, проезжали танки, проходили разрозненные отряды в форме разных армий, а оно все стояло и не желало вымирать… И смотрели на его окна, едва освещенные горящими лучинами, забывшие о мирной жизни измученные люди, с таким чувством, словно пытаясь вспомнить нечто очень важное.

И на следующий день никто не стрелял.

Три касания в секунду Ольга Шатохина