Все игрушки войны

Вечером накануне того дня, когда Пиноккио Санчес вышел из дома мастера Бестульджи, их навестил директор театра кукол весельчак Манджафоко. Он давно знал Карло, они дружили еще на Сицилии, откуда оба были родом. Там Джузеппе Манджафоко поступил в знаменитый Сицилийский театр кукол – Teatro dei burattini, где прославился умением виртуозно управлять самыми популярными перчаточными куклами-клоунами – горбуны Пульчинелла и Пульчинелло вертелись на его пальцах как заведенные, дрались, ругались, обнимались, попискивая тонкими голосами, – мастеру Манджафоко даже пиветта не требовалась, – гениальный артист говорил кукольным голосом без каких-либо приспособлений.

Манджафоко – толстяк с живыми смеющимися глазами, с волосатыми мускулистыми руками, с удовольствием уплетал любимое блюдо бедняков – чесночные кростини с большой тарелки, запивая кушанье разбавленным вином. Его театр-балаган приехал во Флоренцию дать пару десятков представлений, прежде чем двинуться дальше, на север полуострова. Зимой он выступал на юге, а летом – на севере. Проводя дни и недели в скитаниях, он чувствовал себя необычайно свободным и счастливым человеком. Помощник у него был лишь один – двухметровый великан Косимо, кулак у того был размером с голову ребенка, что отбивало охоту с ними связываться у всех разбойников с большой дороги. Многие из них, напротив, обеспечивали защиту странствующему театру, а иногда и приходили поглазеть на представления талантливого артиста. Такая жизнь была Джузеппе по нраву, он не скучал и хорошо зарабатывал, что позволяло ему содержать две семьи: первую – на родной Сицилии, вторую – в Турине, – без какого бы то ни было риска быть уличенным в двоеженстве или пойманным на лжи – за время кочевания от одного гнезда к другому все успевали друг по другу соскучиться, лишних вопросов не задавали, и там и тут росли дети. Джузеппе чувствовал себя солидным господином, отцом большого семейства, не испытывая угрызений совести. В этом ему способствовало то обстоятельство, что всякий раз на полпути с севера на юг или обратно, в Риме или во Флоренции, он исповедовался и получал индульгенцию, щедро жертвуя католической церкви, что у него, ловкача, выходило весьма гладко, несмотря на запрет, наложенный на такие вольности папой без малого за триста лет до того (в 1567 г. папа римский Пий V запретил предоставление индульгенций с какими-либо денежными выплатами). И то, что великан Косимо был от рождения немым, весьма способствовало сохранению секретности. Сегодня как раз и был тот самый день, когда грешник Джузеппе исповедался и получил отпущение грехов, простившись с очередной кругленькой суммой кровно заработанных – в тосканских лирах. Настроение у него было превосходное, назавтра было запланировано два представления, он находился в доме друга, вкусно поел, выпил и теперь жаждал увидеть заказанную полгода назад куклу-марионетку.

– Magnificamente! Benissimo! Великолепно! Отлично! – кричал Джузеппе, ощупывая Арлекина. Он откинулся на стуле и поднял вагу до уровня глаз – Арлекин заплясал и вдруг начал отпускать остроты и непристойности отвратительным скрипучим голосом.

– Ну, посмотри, это же настоящий герой-любовник! – Арлекин стал кряхтеть и производить похотливые движения, – плакал синьор Пульчинелло!

Карло расхохотался. Он любил эти моменты, когда сделанные им по заказу приятеля куклы по-настоящему оживали в его умелых руках. Но сегодня он приготовил для Джузеппе настоящий сюрприз. В маленькую кухню вошел Пиноккио. Манджафоко ахнул и так и застыл с открытым ртом. Пауза длилась несколько минут. Пока толстяк понемногу приходил в себя, Пиноккио присел рядом за стол, взял с тарелки оставшийся кростини и стал жевать его с аппетитным хрустом.

– Карло – это не привидение? Живая кукла, как это возможно? – удивлению Джузеппе не было границ.