Всё или ничего

К счастью, Катя очень обрадовалась подарку. Благодарила… благодарила… Но Наде вдруг стало казаться, что та всё поняла. Обо всем догадалась. И только, будучи очень воспитанной и сдержанной, не подала виду.

Но ведь передаривать, хотя предназначавшаяся для лучшей подруги авторучка находилась в сумочке, было уже поздно…

Весь день рождения Надя просидела как на иголках. И, вернувшись домой, она долго не могла успокоиться от огорчения на саму себя и от стыда…

Помимо этого, Надя вдруг с запозданием поняла, что эту авторучку и показать-то теперь никому нельзя! Даже лучшей подруге, от которой до этого у нее не было никаких секретов! И пользоваться ею – даже дома! Ведь мама прекрасно знала, что она была в единственном экземпляре. Она сразу сообразит, в чем дело…

Что после всего случившегося оставалось Наде? Она уже всей душой ненавидела эту авторучку. Сгоряча захотела выбросить ее в мусоропровод. Как говорится, с глаз долой – из сердца вон! Но не смогла. С досадой швырнула ручку в стол. А затем, подумав, задвинула ее как можно глубже и, заложив тетрадками с книгами, спрятала. Где она так и осталась лежать.

На память о ее первой и, после такого подарка самой себе, можно надеяться, последней жадности!

Точный перевод

Вернулась мама после работы домой. Поставила в прихожей тяжелые сумки со всем необходимым для сегодняшнего ужина и завтрашнего обеда. Насторожившись, вбежала в зал. И схватилась за голову…

Стулья разбросаны. На столе с учебниками и раскрытой тетрадкой – следы босых ног, которые явно прошли до этого по разлитому на пол чаю. Люстра качается.

Судя по тому, что навстречу маме резво катился резиновый мяч, от прямого попадания им в эту самую люстру. До этого, кажется, досталось стоявшему на подоконнике комнатному цветку, переломленному пополам. В квартире, как говорится, всё было перевернуто с ног на голову. Да и сами дети…

Даром что младшему уже семь, а старшему и вовсе одиннадцать: катаются по полу. И не то что кричат: орут! Единственное утешение, что они не дрались, как это частенько бывало, а – развлекались!

– Вы что это тут делаете? – в ужасе спросила мама.

Мальчики, не сразу услышав ее, в конце концов поднялись. И, с трудом переводя дыхание, один за другим самодовольно и даже гордо ответили:

– Мы?!

– Бесимся!!!

Можно – и было за что! – прочитать им целую лекцию о правилах поведения в том числе и в собственном доме. Да только разве они бы ее услышали… И в таком возбуждении – поняли ли хоть одно слово? Поэтому мама решила поучить своих сыновей иначе. Она строго взглянула на них и переспросила:

– Что-что?

И услышала уже менее уверенное:

– Бесимся.

– Мы…

– Что-что делаете? – еще более строго уточнила мама.

– Бесимся… – первым начиная понимать, что тут что-то явно не так, отозвался уже только старший.

И тогда мама, наконец, спросила:

– А вы хоть подумали, от какого слова происходит этот жуткий глагол?

Мама ребят работала переводчиком в русско-иностранной компании и поэтому, как никто другой, умела тонко вникать в самую суть слов. И сыновей к этому приучать. Поэтому братья сразу всё поняли.

Охнув в один голос, испуганно переглянулись. Перекрестились, с поклоном, перед иконами. И быстро-быстро начали приводить в порядок сначала себя. А потом – с виноватыми лицами помогать маме убираться в квартире…

Что такое время

– Папа, а что такое время? – спросил Серёжа Соколов отца по дороге в храм на воскресную службу.

– Ты хотел сказать, который теперь час?

Соколов-старший с готовностью посмотрел на свои «Командирские» часы и поспешил успокоить сына:

– Шесть сорок три. Еще более чем успеваем!

– Да нет, это и так ясно – колокола пока не звонят, – кивнул на уже показавшуюся из-за домов высокую колокольню Серёжа. – Я хотел узнать не точное время, а… вообще! Ну… одним словом – что это такое?

Отец озадаченно взглянул на Соколова-младшего и покачал головой.

– Одним словом никак не получится. Да… никак нет!

Как бывший офицер, он привык говорить всё чётко и точно.

– Сложный вопрос, – подумав, продолжил он. – Даже сам блаженный Августин, насколько мне помнится, ответил на него так: «Если никто меня об этом не спрашивает, я знаю, что такое время. Если бы я захотел объяснить спрашивающему – нет, не знаю». А ведь это сказал тот, кто написал столько книг, что если каждый день читать по восемь часов, то потребуется восемьдесять лет жизни!

– Он что – прожил больше ста лет? – что-то подсчитав в уме, спросил тоже любивший во всём точность Серёжа.

– Нет, если не ошибаюсь, чуть дольше семидесяти пяти, – на мгновение прищурившись, ответил отец[4].

– Но тогда… ведь не с самого детства и даже юности он взялся за эти труды, а наверняка после серьезной учебы… Как же ему удалось написать столько?!

Соколов-старший положил ладонь на плечо сына и улыбнулся:

– Всё очень просто. Хотя, разумеется, это очень сложная простота! Дело в том, что он, по молитвам своей благочестивой матери, святой Моники, обрел такую великую благодать у Бога, что мог одновременно диктовать сразу десяти скорописцам[5], каждому в отдельности, богословские тексты!