Все имена птиц. Хроники неизвестных времен

Раздался звонок. Она метнулась к телефону, но тот выглядел вполне безобидно и молчал.

Зато из коридора вновь раздался резкий, противный звук.

Сердце ее ухнуло на миг куда-то вниз.

В полумраке лестничной площадки маячила смутная мужская фигура – искаженное смотровым глазком лицо выдвинулось вперед, как рыбье.

– Кто там? – спросила она, замирая.

– Ледочка? – донеслось из-за двери. – Это я.

– Лева?

И как она сразу не узнала?

Она торопливо отперла дверь:

– Да, да, конечно, Лева, проходи.

На кухне отчаянно свистел чайник.

Она метнулась в кухню, на ходу пытаясь развязать на спине затянувшиеся завязки фартука, выключила чайник, огладила волосы и вернулась обратно, пробегая по коридору, мимоходом оглядела себя в мутное зеркало. Усталое лицо, бесцветные волосы собраны в пучок. Глаза бы не глядели.

Лев Семенович, сидя на пуфике, кряхтя, снимал туфли. Лысинка у него розовела над воротом пиджака.

– Что ты, что ты, Лева, – заторопилась она. – Можно так.

– Шел вот, – неопределенно сказал Лев Семенович. – Подумал, дай загляну…

Петрищенко почувствовала, что краснеет. Катюшу, что ли, попросить? Говорят, она такие вещи легко снимает…

Катюшу, впрочем, ни о чем просить не хотелось.

– Это хорошо. – Она попятилась, пропуская гостя. – Ты садись, Лева, вон туда. Я сейчас чай принесу. Хочешь чаю?

– Не очень, – сказал Лев Семенович.

Он умостился в низенькое кресло и теперь сидел выпрямившись, положив руки на колени, как первый ученик.

– А впрочем, давай, Ледочка…

– Я сейчас…

Петрищенко заторопилась в кухню, поставила на поднос две парадные чашки. Нарезала лимон, положила печенье. Что еще? Лева любит, когда много сахара. Поставила сахарницу. Как вообще можно пить такой сахарный сироп, ей-богу? Всегда над ним смеялась. Варенье еще. Блюдечки. Может, сыр нарезать? Нет, пока хватит… Она поставила поднос на столик, сбросив на пол Лялькины «Уроду» и «Пшекруй». От Ляльки опять влетит. Хорошо бы не при Леве. В последнее время Лялька не очень-то стеснялась посторонних…

– Как ты, Ледочка? – спросил Лев Семенович, размешивая сахар ложечкой. – Как мама?

– Мама? Ну как мама? Лежит… Иногда вроде бы все понимает, иногда плывет. Знаешь, так… решила, что я замужем за китайцем… Очень меня ругала…

И зачем я все это рассказываю? Ему же совершенно не интересно.

– И представляешь, Лева, Лялька тоже оказалась замужем за китайцем. Ну, в общем, что-то она себе придумывает такое… странное… вчера спросила, куда папа ушел? Когда придет? Женщину вот взяли. Культурную. Она с мамой сидит, разговаривает, Ахматову читает. «Четки». Может, это из-за Ахматовой у нее такие фантазии, как ты думаешь?

– Вряд ли, – рассеянно сказал Лев Семенович. – Вот если бы твоя сиделка Вертинского ей пела… – Он улыбнулся своей шутке. – Помнишь: где вы теперь? Кто вам целует пальцы? Куда ушел ваш китайчонок Ли?

– Помню, конечно… Лиловый негр, ага… Я альбом недавно купила, две пластинки, знаешь, горчичного такого цвета, и портрет в овальной рамке.

– А, да… надо будет и мне купить. Кстати, как там моя девочка?

На миг ей показалось, что он спросил о Ляльке.

– Прижилась в коллективе?

Нет, это он об этой, о Белкиной. Ну да, она же через него.

– Ничего. Работает. Обживается понемножку.

Нет-нет, сказала она себе, все-таки он, Лева, приличный человек. Пришел ведь поддержать… Несмотря.

Неприятности заразны, особенно для начальства. Со мной сейчас как с зачумленной, ну не то чтобы совсем, но все-таки лучше не надо. Особенно в гости приходить…

– Спасибо тебе, Лева, – сказала она вслух.

– А? – Лев Семенович звякнул ложечкой о край чашки.

– Что поддержал. А то надо с кем-то посоветоваться, а ведь мало с кем можно.

– Да, – сказал Лев Семенович, – да… Ты знаешь, Ледочка, – он оглянулся на молчащий телефон, – очень между нами… неприятная ситуация. Ну, перед самыми Октябрьскими, да еще эта Олимпиада, будь она неладна! Они сейчас так боятся всяких инцидентов. Так что там, – он поднял палец, – пока решили наверх не сообщать. Тем более достоверно не установлено, по вашей ли это части.

– Совершенно очевидно, Лева, что это по нашей части, – печально сказала Петрищенко.

– Халатность, повлекшая за собой смертельный исход, – это очень плохо, Ледочка. Но если честно, все эти ваши методы, если честно… кустарщина какая-то, одно сплошное мракобесие. Будем надеяться, все же совпадение. Крайний всегда виноват, а под тебя, между нами, давно копают, не будем говорить кто…

Опять, подумала Петрищенко. Все знают, одна я не знаю. Вот же стерва, господи прости. Халатность. Смертельный исход. Это…

Маму жалко. И Ляльку.

– Что же делать, Лева? – спросила она печально, кроша печенье.

– Ну… если вы сможете доказать, что это не вы…

– Как? – Она даже всплеснула руками. – Как мы можем доказать?

– Ну, акты же есть. Подписанные. У вас же бумаги все в порядке?

– В порядке, – сказала она уныло.

– Я так им и сказал. Нельзя вот так, с бухты-барахты. Так что наверх не пойдет… По крайней мере, пока.

Он моргнул, выпрямился и покосился на дверь в Лялькину комнату:

– Но и ты помоги мне, Ледочка.

* * *