Все имена птиц. Хроники неизвестных времен

Здание вокзала с башенкой отчетливо вырисовывалось на фоне пустого рассветного неба. Далеко на западе горизонт был подсвечен то ли дальним пожаром, то ли огнями какого-то большого города, а тут совершеннейшая глушь, платформа, освещенная двумя желтыми фонарями, пуста; только на привокзальной лавке спала какая-то женщина в мохеровой кофте, халате и толстых рейтузах. Сумку она положила под голову. Нищий рыскал около урны в поисках пустых бутылок из-под пива.

На башенке над одноэтажным приземистым зданием вокзала светились бледные часы, похожие на круг полной луны. Он постоял немного, чувствуя, как остывший за ночь асфальт высасывает тепло через подошвы кроссовок, потом подхватил рюкзак, сделал шаг и вошел в здание вокзала.

Там было пусто, блестели лавки, отполированные задами ожидающих поезда пассажиров, окно единственной кассы закрыто картонкой. Сквозь щели лился бледный неоновый свет. На кафельном полу стыли лужицы воды, – видимо, уборщица совсем недавно прошлась здесь с ведром и шваброй. Он покрутил головой в поисках уборщицы, но не нашел. Буфета не было, а киоск с пепси-колой и печеньем стоял запертый на замок, с приспущенными жалюзи.

Двери на привокзальную площадь были распахнуты, пустая площадь окаймлена газоном с чахлыми туями; но здесь все-таки нашлась живая душа; стоял и скучал одинокий носильщик, или грузчик, или просто какой-то привокзальный рабочий в оранжевой жилетке с бляхой.

– Извините, – он подошел ближе, – где здесь отходят автобусы?

– А вам куда надо? – сонно спросил грузчик.

– До Малой Глуши.

– Туда не ходит, – сказал грузчик, – до Болязубов ходит. А от Болязубов на попутке. Или там, не знаю, договоритесь с кем-то из местных.

– Хорошо, – терпеливо повторил он, – где отходит автобус на Болязубы?

– А вон там, через площадь, – сказал грузчик, – только ночью они не ходят.

– А касса где?

– Там и касса. Только ночью она не работает.

– А когда открывается?

– Утром, – равнодушно сказал грузчик, – вот утро будет, касса откроется.

– В котором часу?

– В восемь. Или в девять. Раньше все равно автобусов не будет.

– А-а, – сказал он разочарованно и поглядел на часы. Зеленые тусклые стрелки показали половину пятого.

– Койка не нужна? – спросил грузчик с надеждой.

– Нет, – сказал он, – какая койка? Я на вокзале переночую.

– Смотрите, – повторил грузчик, – раньше девяти не откроют.

– Я подожду.

Разговор зашел в тупик; он кивнул собеседнику, тот тут же равнодушно отвернулся и, глядя в небо, задумался о чем-то своем.

На вокзале было все так же пусто, он сел на лавку, лицом к окну на площадь, опустил рюкзак на пол. По сравнению с шумным поездом, где плакали дети, а женщины переговаривались высокими резкими голосами, здесь было очень тихо. По грязноватому оконному стеклу ходили тени от веток. На внутренней стороне век осталось ощущение скребущего песка; он закрыл глаза и с силой потер их, в очередной раз удивившись тому, что в темноте среди плывущих пятен перед внутренним взором возникает подобие радужки с черной дырой зрачка посредине.

Уснуть не получалось, небо медленно светлело, сделалось плоским и серым, вокзал стал постепенно оживать, появилась сонная уборщица и начала шаркать шваброй между рядами скамеек. Он поднял рюкзак и поставил на скамейку рядом с собой; хлопнуло окошечко кассы, кассирша в очках и в перманенте что-то считала на калькуляторе, очень похожая на нее женщина подняла железный занавес киоска; конфеты в пластиковых прозрачных банках блестели, как елочные игрушки.

Откуда-то возник народ, группка студентов в штормовках с эмблемой института на спине переминалась у кассы; девчонки были коренастые, громкоголосые, и все, как на подбор, дурнушки. Женщина с девочкой развернули на лавке газету и выложили на нее хлеб и завернутое в серую марлю сало.

Пьяный ходил по залу, словно ища, с кем бы подраться, перебросился парой слов со студентами; один из парней вроде замахнулся, второй удержал его за руку, тот отошел, что-то сказал женщине, огляделся и плюхнулся на лавку рядом с ним. Он брезгливо отодвинулся.

– Не уважаешь? – спросил пьяный.

– Отвяжись, – сказал он и пожалел, что вообще заговорил, тот только и ждал, что на него обратят внимание.

– А пошли, разберемся, – сказал пьяный весело.

У пьяного было красное воспаленное лицо и белые глаза, какие бывают у людей, которые ничего не боятся.

– Что? В штаны наложил? – спросил пьяный. – А спорим, я тебя убью и мне за это ничего не будет? Спорим?

Особой логики в этом заявлении не было, но звучало оно очень убедительно.

Ему даже показалось, что в руке у пьяного блеснул нож, и вообще, пьяный был не столько пьяный, сколько взвинченный, и продолжал накручивать себя еще сильнее.

Он уже начал лихорадочно обдумывать дальнейшие свои действия: извиниться? откупиться? поставить выпивку? пригрозить? Бесшабашная храбрость могла быть и симулированной, недаром же пьяный не стал вязаться к студентам; там было четверо сильных молодых парней. В растерянности он стал озираться по сторонам, и, заметив его взгляд, серьезный молодой милиционер, лопоухий и сероглазый, отделился от подоконника и подошел к ним.