Всё хоккей

— В конце концов, ведь и все преступления можно привести в норму, узаконить и жить по этим законам. Тогда они уже не будут выглядеть преступлениями, а просто укладом жизни. Тут за примером далеко ходить не надо. Взять хотя бы нашу прессу и телевидение. Юра считал, что главным убийцей, особенно в современном мире, является слово. Как в писании. В начале было Слово… Ведь от слова зависит все, и жизнь, и смерть, и мир, и война. Одно слово может привести к победе или поражению, возвеличиванию или позору. А когда слово стало неконтролируемым… Любую гадость можно написать про людей, обесславить их на весь мир. И что, вы думаете, люди это выдерживают? Кто-то кончает с собой, у кого-то сердце само останавливается. Одна смерть ведет за собой другие. Не все близкие выдерживают гибели родных. И где искать виновных? И кто их ищет? Подумаешь, какой-то репортеришка прилюдно вытащил грязное белье. Кто его объявляет убийцей? Напротив, говорят иное: он просто сказал правду. Но ведь не вся правда обязательна. Особенно, если к ней прикасаются дети. Знаете, раньше вообще это правдой и не называлось. А просто грязными сплетнями кумушек. Тогда нужно и заявить, что у нас не свобода слова, а свобода сплетен. Вот будет настоящая правда.

Я вдруг вспомнил, с какой радостью Диана купалась в этих сплетнях, тоненькими пальчиками перелистывая глянцевые журналы, и радостно вздыхала, смакуя каждое грязное словцо. И чем больше грязи было вылито на человека, тем возбужденнее блестели ее глазенки и ее узкий лобик вмещал все нелицеприятные факты и ее маленький умишко ликовал, что кого-то облили помоями.

— Ну, вот и отужинали, — улыбнулась Надежда Андреевна, собирая со стола. — Кажется, я вас утомила своей болтовней.

— Да нет, — возразил я, начисто забыв, что назвался репортером. — Я тоже не люблю журналистов.

— А вот в этом вы не правы. И не должны так говорить, потому что сами журналист. Вы должны защищать свое дело. Хотя, действительно, журналистика стала самой убийственной профессией. Есть журналисты-убийцы, но ведь есть и врачи-убийцы, и ученые-убийцы, и политики-убийцы, и кинематографисты-убийцы… Список можно продолжать бесконечно. В итоге ведь не профессия виновата, а люди. Из любого дела можно сделать и подвиг, и позор. Как из любого кирпича может появится и публичный дом, и библиотека. Просто у творческих профессий больше возможностей для того, чтобы опозорить, больше возможности безнаказанно убивать. Врачу или ученому это сделать труднее — здесь можно найти вещественные доказательства. Тогда как искусство, как правило, обвиняется лишь косвенно. Культура не подпадает под уголовную ответственность, практически. Даже, если это вовсе и не культура, а искажение фактов, извращение и глумление над людьми и историей. Опять же — такой публичный дом… культуры. Но ведь существует еще понятие профессии в идеале! И к этому идеалу нужно стремиться. Просто, смотря в каких руках этот идеал окажется. Грязных дел не бывает, бывают грязные люди. Можно ведь писать о хорошем, взывать к доброму, настоящему. А можно перемывать кости другим и зубоскалить… И при чем тут профессия, как таковая?

— А вы идеалистка, — я не выдержал и улыбнулся.

— Нет, идеалистом был мой муж.

В кабинете, где совсем недавно еще жил Смирнов, на его диване уже была застлана постель. И я, едва соприкоснувшись головой с подушкой, тут же погрузился в глубокий сон. Меня в эту ночь кошмары не мучили.

Проснулся я от настойчивого стука по подоконнику. Приблизился к окну и столкнулся взглядом с сереньким общипанным голубем. Он удивленно таращился на меня, словно удивляясь непрошенному гостю.

— Ну что, будем знакомиться?

Я слегка постучал костяшками пальцев по стеклу. Голубь взмахнул крыльями, сделал вираж над подоконником и вновь приземлился на то же место. И уже вызывающе на меня посмотрел. Словно показывая всем видом, что не боится. Я вновь постучал, но уже громче. Птица в ответ лишь подпрыгнула на месте и еще ближе придвинулась к стеклу. Голубь приглашал меня к игре, и я уже было решил затарабанить со всей силы по стеклу, как услышал стук в дверь. И резко обернулся.

На пороге стояла Надежда Андреевна с аккуратно сложенным в руках полотенцем и новой зубной щеткой в упаковке.

— Извините, я заметила, что вы явились ко мне буквально ни с чем. А у меня всегда в запасе есть новые ванные принадлежности. На всякий случай. К нам раньше иногда приезжали непрошенные гости издалека, в основном Юрины пациенты.

Я кивнул за окно, указывая на голубя.

— Он тоже бывший пациент?

Надежда Андреевна тепло улыбнулась.

— Вообще-то он Юрин друг. И не только он, их много. Юра каждое утро их подкармливал. Знаете, хлеб всегда остается, и к чему его выбрасывать, если найдутся охотники его скушать. Но вы… Если вас голуби раздражают… Стоит их не покормить пару дней, и они уже ищут другое пристанище.

— Нет, меня они не раздражают. Напротив, в детстве…

Я сам себя оборвал на полуслове. Мне не хотелось вспоминать детство. Тем более, оно мне уже не принадлежало. Я выдавал себя за другого человека.