Все хорошо, пока хорошо (сборник)

Нет, говорит она про себя. Берет с окна каменный кругляш, взвешивает его на руке и, хотя считает, что заклинание давно утратило силу, что она теперь не та, все же произносит покорно, словно отбывая повинность: миллион лет тому назад. Ничего, конечно, не почувствовав, она кладет камень на место, задергивает шторы, вздрагивает от высокого, режущего слух звука. Мария, погружаясь в сон, ловит этот неприятный звук краем сознания и успевает подумать: он вообще ложиться не собирается? — ночь уже. И засыпает. Крафт спит на боку, поджав колени и примостив руки между бедер, в позе эмбриона. Тревожится Марион, ей хочется и не хочется неизвестно чего; и негде ей притулиться в мире, который вдруг так преобразился. У смотрителя кончилось пиво; он стоит и всматривается в гостиную; она тонет в полумраке, напоминая о праздниках и семейных торжествах и о том, как ему было страшно вчера, пока он искал Марию, отчего его жажда мести уступает место грусти и усталости. Пойду расскажу Марии об этом, решает он, но она не отвечает, когда он окликает ее и спрашивает, не спит ли она? Он опять зовет: Мария! громче, теряя терпение. Она ворочается, но не отвечает. Черт тебя подери, рычит он, хватает подушку с одеялом и возвращается в гостиную, тащится к дивану и сидит в обнимку с мягким тюком, уставившись на дверь. Она не закрыта, но что происходит внутри — не видно. Пусть попробует не прийти, накручивает он себя. Марион лежит, вслушиваясь в темноту; она слышит, как скачет сердце, кажется ей. Зря я не заперла дверь. Мария открыла глаза, одна мысль крутится у нее в голове: с меня довольно, с меня довольно. Будь у него хоть какие-то основания, знай он хотя бы… Мардон не желает раздеваться, даже ботинки он не снимет. Он накидывает на себя одеяло и отворачивается к стене. Не надо мне было брать одеяло, надо было просто уйти, тогда бы она заволновалась, вполне мог обойтись покрывалом. Он ложится на спину и смотрит на своих и ее родителей в черных овальных рамках. Мать посылает ему взгляд с высоты. Она всегда приглядывает за ним, а остальные трое смотрят на что-то непонятное, вроде пальмы — когда они с Марией женились, в ателье у фотографа стояла пальма. Через пару дней они получили фотографии, и Мария расстроилась до слез: правда, я не такая, скажи, да? — плакала она. Он поворачивает голову, чтобы прояснить этот вопрос, но жидкий свет из кухни не освещает висящую над комодом квадратную свадебную фотографию. Она забыла все, что я для нее сделал. Я ответил тогда: конечно, не такая; на фотографии тебя не узнать. Старался утешить ее. А теперь она валяется в спальне и ей наплевать, что у меня на душе, только б я не перебежал ей дорогу, я или Марион, и внезапно его поражает удивительная мысль — он ведь не рассказал Марии, что Марион легла под Крафта, и он пытается вспомнить, из-за чего он не захотел или не смог ей рассказать, он знает — у него была веская причина, но сколько он ни тужится вспомнить, ничего не выходит и, обессилев, он засыпает.

* * *