Все, кого мы убили. Книга 1

Ещё недавно я страдал от невозможности излить свои чувства в письмах из опасения, что они попадут не в те руки, и горячо надеялся на личную встречу – и вот теперь безнадёжно взирал на Анну, столь же вдали от цели. Что проку иметь возлюбленную рядом, зачем прилагал я такие усилия, чтобы заманить её к себе, если от того страдания мои лишь удесятерились? Тщетно заставлял я себя проникнуться работой, – мысли мои не проникали в глубь изучаемого предмета. Точно с умыслом подаренная ею будто бы для развлечения книга Die Leiden des jungen Werthers уже с первых страниц вызвала во мне пылкую ревность. Я пробовал читать и другие бывшие у неё романы, но без толку. Что играет на нежных струнах чувственности юной девушки, не подобает молодому человеку с серьёзными намерениями. Как на подбор все повествовали об испытаниях любимых: Hermann und Dorothea или лежавший ещё неразрезанным I Promessi Sposi, но они хотя бы утишили первоначальное подозрение, что желает она трунить над моими страстями. Находиться с ней рядом, манерно целовать ей руку – сии и подобные действия сравнивал я с чудовищной дыбой, вытягивавшей жилы бескорыстия из моей любви. Я силился и не мог понять, что испытывает она ко мне, захватывают ли её переживания хоть немного подобные моим, или она совершенно равнодушна: свет её приветливых улыбок непроницаемой стеной скрывал от меня музыку её души. Щедро расточаемые всему миру, чем были они в своей глубине – мечтательностью влюблённости или восторгом всей окружающей жизни для постигающего её юного создания? Но в таком случае, дабы разбудить её чувства ко мне, я готовился к тому, чтобы проявить решимость. Заставить её заметить себя и влюбиться стало моей навязчивой идеей. Всего ничего – для того требовалось затмить собой Вселенную. Тогда, кажется, я растил в себе готовность к этому.

В одно утро я нашёл её особенно встревоженной. После замешательства она объяснила, что на заре оказалась разбуженной громким стуком в стену. Опомнившись, она обнаружила ещё скачущий по полу камень, пущенный меткой рукой между приотворенных ставень. Записка, оказавшаяся при нём, открыла требование отдать то, что принадлежит её отцу. Глупо прозвучал мой вопрос, не видела ли она человека, швырнувшего столь бесцеремонным образом послание. Анна ответила на вопрос, который я не догадался задать: послание написано русским языком, и рука писавшего ей, кажется, знакома. «Дворецкий!» – едва не вскрикнул я, но не решился прервать взволнованную рассказчицу, и волосы мои зашевелились, когда вслушивался в робкие её слова, излагавшие недавнюю историю, из которой следовало, что она знала, за чем охотятся их преследователи.

– Ведь я уже как-то говорил вам: за некоей каменной скрижалью, конечно, – провозгласил я торжественно, если не сказать даже торжествующе, – а булыжник – прозрачный намёк на это, – и оказался сконфужен, когда она с удивлением отвергла это, но на сей раз не стала скрывать от меня своей истории.

Незадолго до отъезда она просила отца уделить ей время, и прямо спросила, хотя никогда не требовала ничего подобного раньше, что более всего тревожит его.