Все, кого мы убили. Книга 1

– Вы представить не можете, Алексей, но Павел Сергеевич весьма долго пытался убедить этого шейха именем государя, но когда в сердцах помянул вас, тот вдруг переменился и велел слуге принести портрет. Вы здесь знаменитость, и именем вашим открываются любые двери.

Признаться, я всегда был горд знакомством с разбойником поболее, чем с послами дюжины стран. Половину этой восхитительной звёздной ночи проговорили мы с Анной, и лёд недоверия и подозрительности растаял при восходе остроконечной холодной луны.

Прилив покрыл до половины несколько плоских камней, по которым путешественники добирались до лодки, и я с нежностью наблюдал, как княжна Анна легко ступала по ним, едва лишь касаясь пальцами руки шлёпавшего прямо по воде одного из арабов, должных поддерживать пассажиров на этом пути.

У проложенных до камней сходней, Ермолаев, замыкавший шествие, вдруг остановился и обернулся ко мне. Задержка сия оказалась кстати, ибо я не мог ещё решить, уходить мне или долгим взглядом провожать чёлн с надолго уплывающей от меня возлюбленной.

– Я говорил вам, что Новиков нашёл много всего. Пусть вам станет известно, что среди прочего обнаружил он в одном из хожений странный вложенный лист, якобы добытый паломником в Египте. Неведомый язык, разобрать его он не сумел. После, хоть и не вдруг, начались его злоключения. Я не пытаюсь убедить вас в том, что второе есть прямое следствие первого, но…

– У вас есть этот лист? Вы узнали, что в нём?

Я уцепился за его рассказ, словно он мог остановить расставание и вернуть мне Анну, но остановил он лишь слёзы, наворачивавшиеся мне на глаза. Шестеро хилых гребцов уже приготовились столкнуть лодку с мели, озираясь на последнего седока.

– Нет и нет, он словно в воду канул. Подозревал в присвоении его Дружинина, нашедшего множество рукописей в покоях императрицы после её кончины и утаившего от своего благодетеля Павла Петровича Остромирово Евангелие. Спросить не смею – высоко взлетел, как только к-хем… библиотекари умеют… сидит уж в тайных. – Он раскурил приготовленную трубку, я ждал, переводя глаза с него на Анну, смотревшую в даль моря, и, как надеялся я, силящуюся также сдержать слёзы. – А узнал я о существовании грамотки из прошения императрице о помиловании Николая Ивановича, к письму как будто бы прилагался план с указанием тайника… Петиция та была отправлена за месяц перед смертью государыни.

Мы долго глядели друг на друга, не решаясь продолжать, и последнее рукопожатие стало подтверждением того, что каждый увидел в глазах другого один и тот же вопрос. Он уже не глядел на меня, следуя на корабль, когда до меня донеслось:

– Но мы только защищаем правительство, Алексей Петрович… Может, вы?..

22. Маскарад

В Бейруте ожидала меня очередь из всякого рода просителей и торговцев. Работа, единственная отныне моя отдушина и радость, оборачивалась каторгой бессмысленного собирательства. Хранитель драгоценной коллекции, я напоминал себе чахнущего над златом Кащея. Бездумно расточались кредиты, приобретались едва ли не все подряд манускрипты, пока сердце моё не воспротивилось, и я не воскликнул себе: «Боже, что я делаю здесь – здесь, когда душа моя давно вырвалась и летит в Константинополь!»

Я решился. Как нарочно, в порту не нашлось ни одного корабля не только в Царьград или Смирну, но и на Кипр. Прохор седлал лошадей. Сайда и Тир встречали нас почти пустыми гаванями, Акка негостеприимно ощерилась бойницами крепостных стен. На юг, дальше на юг! Лишь в Хайфе грузилась арабская барка, плывшая в Ларнаку.

Арабские корабельщики ходят всегда без компаса и карты, и я немало удивился тому, что среди них имеются моряки в летах, поскольку, по моему разумению, долго противоборствовать стихиям совсем без навигации невозможно. Они, тем не менее, вывели судно к весёлому городку Марина, окружённому садами и окрылённому круговертью ветряных мельниц, ошибившись лишь миль на пятнадцать. Встреча нас ожидала негостеприимная. Опасаясь чумы, береговые стражи выстрелами препятствовали пристать где-либо кроме отведённой карантинной бухты у Ларнаки. Все консулы незадолго до того испросили бея кипрского учредить в Фамагусте, Пафосе и тут недельные карантины, представлявшие собой окружённый тыном голый берег. По счастью, вице-консул наш Перестиани, узнав обо мне, пригласил скрасить невольные каникулы в дом свой, где с благодарностью встретил я Пасху, а после всё-таки промаялся трое суток, несмотря на заботы и отменные блюда, коими меня потчевали в качестве единственного позволенного развлечения.

Меняя суда как лошадей, спустя десять дней почти причалил я к европейскому берегу Геллеспонта. Но ещё одни невыносимые сутки, кусая губы и испытывая мучения Тантала, взирал я издалека на устье Дарданелл, а корабль всё никак не мог подобраться к берегу. Ждать, когда установится ветер, я не был в силах. Как я корил себя за проволочку, как боялся, что всё упущено. На шлюпке добрались мы с Прохором до суши, и вдоль берега Мраморного моря бросились в погоню за временем.