Все, кого мы убили. Книга 2

Едва лишь прикрыв за собой дверь, я в ярости на свою недогадливость бросился разбрасывать багаж. Последнее письмо Бларамберга отыскалось не сразу, квадрат картона с прорезями для знаков я с облегчением обнаружил среди копий скрижали. Дурак был я, полагая, что Иван Павлович советовал применить решётку к каббалистическому заклинанию; его следовало применить к его собственному письму. Никакого труда не составило мне теперь прочесть, поворачивая решётку и складывая буквы в слова, но скольких бесполезных трудов мог я избежать, догадайся о том раньше. «События тщательно подстроены, от них трудно отделить верные, как без решётки прочесть это послание. Я прозрел слишком поздно, бегите же сами – и не оглядывайтесь».

Я лёг и закрыл глаза. Чистый незамутнённый образ Анны возник в моём воображении, и печальная слеза выкатилась из-под века. У меня оставался один лишь выбор: мчаться, испросив благословения, в Петербург, или медленно ехать иной дорогой, не сулившей ничего доброго. Большую половину ночи посвятил я тому, чтобы убедить себя в том или другом пути. Но мои ангелы-хранители дремали, предоставляя роковое решение лишь слабому человеческому рассудку.

Всё, что желал я знать, и гораздо более мне уже стало известно. Но всегда существуют вопросы, про которые нельзя сказать, хочешь ли получить ответы на них. Так и со мной тогда: оставалось смутное нечто, в чём я не мог признаться себе. Дворец, в котором парила моя душа, полнился светом, но где-то в глубине анфилады ответов оставалась неосвещённая каморка последней тайны, заманчиво манившая взгляд бриллиантовыми вспышками догадок. Нет, неполнота моих знаний не пугала меня. Если бы я избрал путь в Петербург, картина мира для меня выглядела бы грустной и незаконченной, в которой ещё оставалось бы место вопросам и поиску истины. Зато, и это главное – неведомая правда, нехотя потеснившись, ещё оставляла бы место моему счастью.

Я порешил, возможно, худшее из всего, что выпадало мне: не входя в ту мрачную каморку, приблизиться к ней и пошевелить в искрящейся тьме рукой.

Наутро князь великодушно предложил мне элегантную пролётку, но я, пообещав оставить лошадь на ближайшей большой станции, предпочёл самому скакать верхом, обдумывая тот путь, где могло не оказаться твёрдой дороги.

– Скажите, вам удалось узнать их цели? – Мы надолго задержали взгляды глаза в глаза. – Их, тайного братства, под удар которого попали мы оба: я – за дело, вы – увы…

– Увы, – эхом отозвался я, но вдруг поменял решение. – Увы – да. Цель ордена, некоторые из малых членов которого нам знакомы прямо или косвенно – воскресение помимо Христа.

Прозоровский задумался и с минуту стоял молча, опустив голову, я не мешал и не помогал ему осмыслить услышанное. Наконец он молвил, что это объясняет, почему орден идёт по жуткому своему пути веками: что велико для одной жизни, вполне приемлемо для вечности. Однако его удивило, что я столь легко выдал ему тайну, которую получил с таким трудом. Я ответил, что выдавать чужую тайну легче своей, что было правдой: искренность моя объяснялась не одним только желанием разоблачения недругов. Благословение по-прежнему находилось в его власти, так пускай же знает этот сумасбродный философ, что потратил я годы не зря.

– Это нужно тем, кто не верит в Христа.

– Держать ключи от жизни и смерти? Это нужно всем. Это нужно и тем, кто верит в Христа, но, желая жить иными заповедями, хочет пройти к вечной жизни на земле другим маршрутом. Бесам, к примеру.

– Путь спасения не закрыт и пред ними.

– Путь сей закрыт лишь перед гордыней. Тайный орден не посвящает всех в свою науку – когда им не хватит своей науки, они обратятся к вашей. Когда они смогут воскрешать – они захотят учинить жизнь вечную на земле – для себя и под своим венцом. Лет через триста жаждущие смерти проклянут нас с вами, Рытин, за то что мы выбрали путь отвержения главных вопросов бытия из-за боязни того, что ведут они к Богу. Помните, воскресший Лазарь никогда не смеялся.

С Прозоровским простились мы с лёгкой теплотой, как прощаются ненадолго, понимая, что вскоре снова заявлюсь я просить руки его дочери, но старались не смотреть друг другу в глаза. Недосказанности ли в отношении каждого тому причиной, или неудобное знание, обладателями которого мы стали, но только ощутил я на сердце немного успокоенности, лишь отъехав от усадьбы версты на три.

Отыскать на карте крутые изгибы сухого русла оказалось нетрудно, труднее было неприметно добраться туда окольными путями. На холме, пробравшись сквозь облако тонкорунных овец, я предупредил княжескую засаду о своём визите, чтобы они не поднимали тревоги почём зря, и после долго возвышался, показываясь всем окрестностям, чтобы ожидавший встречи узрел меня. После медленно спустился в балку. Я увидел его саженях в ста от разрушенной плотины, там, где он оставался незамеченным дозорными, но, вопреки ожиданию моему, он не двинулся навстречу, а метнулся за деревья, откуда спустя минуту вылетел во весь опор хороший жеребец. Ничего доброго это не предвещало. В следующий миг мой конь взял в галоп.