Все кошки смертны, или Неодолимое желание

Валька у нас в классе был не то чтобы отверженным, но и дружить с ним почему-то никто не хотел. Теперь я думаю, это как-то было связано с его фамилией, а вернее, с кличкой, от этой фамилии производимой, ― совершенно, замечу, несправедливо. Но в отрочестве нам, его жестоким сверстникам, хватало, должно быть, одного созвучия. А тут еще не менее жестокая природа зачем-то наградила Вальку копной волос цвета детского огорчения. В общем, прозвище прилипло к Панасюку прочно. А сам он вдобавок сделал все возможное, чтобы его закрепить: всякий раз, услышав «Понос», лез в драку. Помнится, пару-тройку раз я даже отгонял от него обидчиков: эта несправедливость ясна была мне уже тогда. Но и это нас не сблизило: он даже ни разу не поблагодарил меня за помощь, просто разворачивался и уходил. Собственно, и я не навязывался ― уж больно смурной у него был всегда вид.

Допускаю, что и эти подробности не засели бы в памяти, если б не два обстоятельства. Первое — удивительная Валькина способность двигать кончиком носа. Это в наших глазах не слишком компенсировало его постоянную угрюмость. Но зато способствовало личной популярности: бывало, даже из старших классов приходили посмотреть на этот аттракцион. Панасюк в просьбе изобразить почти не отказывал, но и демонстрировал свои необычные способности без особого энтузиазма, будто урок выполнял.

Вторым запомнившимся в связи с Валькой обстоятельством была зверская драка, приключившаяся сразу после конца учебного года во дворе школы. Если не ошибаюсь, мы тогда переходили в восьмой класс. Там не драка даже была, а избиение. Сам я при этом не присутствовал, ребята рассказывали. Тот пацан, года на два помладше нас, начал первый ― обозвал Панасюка Поносом. Но то, что Вальку от него смогли оторвать только два здоровенных десятиклассника, ― тоже факт. Как и то, что пацану наложили с десяток швов на лицо и голову. Вот после этого Панасюк вообще пропал из виду: осенью в класс не вернулся. То ли перевелся в другую школу, то ли вовсе переехал, потому что даже во дворе я его больше не встречал.

Так что в обозримых воспоминаниях ничего украшающего Вальку я не отрыл. Но в настоящем мне предстояло иметь дело с несколько иным персонажем. Об этом наглядно свидетельствовало то, что он теперь носит фамилию Воробьев-Приветов, но сам, как пароль «свой-чужой», может легко назвать себя Поносом. Передо мной сидел человек, безусловно достигший социальных и финансовых вершин. А такие подвижки бесследно для мировоззрения обычно не проходят.

Дело было за малым: выяснить, чего же такого новоявленному олигарху нужно от меня, смертного, что он не поленился явиться ко мне среди ночи завернутым в свою маскировочную штору. К этому моменту я уже окончательно избавился от остатков сна и был готов к труду, а если понадобится, то и обороне.

Итак, Панасюк-Приветов спросил меня: я придуриваюсь или правда не знаю, какой фортель выкинула Нинель? Эта девчушка даже за очень короткий период нашего знакомства успела выкинуть целую кучу фортелей, включая самый, в буквальном смысле, последний. Поэтому я лишь неопределенно пожал плечами.

― Жаль, очень жаль, ― отреагировал он, но по выражению лица не было похоже, что это ему и впрямь столь огорчительно. При этом кончик его носа подозрительно ощупывал меня на расстоянии, но ничего криминального пока не обнаружил, потому что последовал новый уточняющий вопрос-утверждение: ― И про жесткие диски ты, стало быть, ничего не знаешь?

― Нет, ― совершенно честно ответил я. ― От тебя первый раз слышу.

― А как же тогда ты влез в эту историю?

И я, решив, что уж тут-то мне скрывать нечего, опять же честно рассказал про Люсик, заказавшую мне расследование. При этом я рассудил, что если моя патологическая правдивость не коснется всех последовавших событий, Панасюка не убудет.

― Жаль, жаль, ― задумчиво повторил он.

Но по лицу можно было предположить, что мысли его бродят сейчас где-то далеко отсюда. Мне показалось, что Валька о чем-то лихорадочно размышляет.

Наконец он принял какое-то важное решение, потому что уверенно сказал:

― Ну, раз ты ничего не знаешь, тогда я сам все тебе расскажу.

― Стоп, стоп! ― воспротивился я. ― А может, не надо? Как говорится, меньше знаешь, крепче…

Но Панасюк перебил меня, твердо заявив:

― Надо, Стасик, надо! Я ведь не байки тебе травить собираюсь, а серьезную работу предлагаю. И гонорар за нее, между прочим, серьезный. Нет, не гонорар даже ― это после, по результатам. Аванс сто тысяч баксов тебя устроит?

Оказывается, я прожил удивительно скучную жизнь. Скучную и неполноценную. Потому что никто до сих пор мне таких авансов не предлагал. Да что авансов ― даже и под расчет бедному Северину подобные суммы не снились. Было как-то однажды, предлагали половину. Но вскоре выяснилось, что и эти пятьдесят штук зеленых никто отдавать не планировал, а просто использовали их как морковку. Морковку, которую вешают перед мордой осла, дабы было ему за чем стремиться. Когда на самом деле требуется лишь тащить за собой груженую тележку.