Все кошки смертны, или Неодолимое желание

Роли предопределены: пациент, страдающий извращенным влечением, играет самого себя, а «специально обученный персонал» (именно так выразился Воробьев-Понос) выполняет роль жертвы. Больной не думает о последствиях, не терзается опасением быть пойманным на месте преступления, страхом наказания, наконец. Он сосредоточен на себе, на своих эмоциях и желаниях, на процессе их реализации. Он вроде как поддается болезни, но… одновременно контролирует себя и ситуацию, потому что рядом врачи и наготове лекарства. Представление (Валька это слово повторял каждый раз с особым нажимом) обязательно фиксируется на пленку, чтобы его потом можно было разобрать, проанализировать вместе с пациентом и псхоаналитиком.

Вот тут, наконец, рассказ добрался и до Нинель — она, оказывается, занималась в лечебнице кастингом. Подбором того самого «обученного персонала». Проще говоря, актерами и актрисами, готовыми за приличное вознаграждение воплотить любые сокровенные фантазии пациентов клиники. А в один прекрасный день, вернее ночь, пользуясь своим положением доверенного сотрудника, проникла в служебные помещения больницы и еще одного больничного филиала, где вывинтила из основных серверов жесткие диски со всей информацией ― историями болезни и видеозаписями.

― Но зачем? ― удивился я.

― Спроси ее, ― уныло пожал плечами Валька Понос. ― Теперь-то чего гадать… Среди пациентов есть личности ого-го какие известные, даже знаменитые, и точно все не нищие: лечение-то платное. Тебе надо объяснять, сколько такая информация стоит? О моральном ущербе не говорю. Попадет в дрянные руки ― много хороших людей пострадает. Я уж молчу, какое дело загубим…

Табак прогорел. Рачительный Воробьев-Приветов аккуратно перелил из колбы пропахший теперь новыми дымными ароматами абсент в стаканы. Выпили молча: обсуждать было нечего, все ясно. Я принят на работу, мне дано задание. Завтра же приступаю.

Рука об руку мы покинули мой офис. Запутались было ногами, пропуская один другого вперед. Чуть не повалились на лестнице, но удержались, слава богу, друг за друга. Вот так и будем теперь: держаться друг друга. Всегда вместе.

Ночь встретила наши разгоряченные лица прохладой. У подъезда мы без слов крепко обнялись на прощание, и я спросил, прямо глядя в его открытое честное лицо:

― Валька, ты ведь там тоже есть, на дисках, да?

― От тебя, Стасик, у меня теперь секретов нет, — печально, но с достоинством произнес он. ― Угадал, есть я там. Такая вот беда у меня. Болезнь, она, знаешь, не выбирает. Потому и клинику основал, что знаю, как тяжело с этим жить.

Больше ничего не говоря, мы снова обнялись еще крепче прежнего, и Валька Воробьев-Приветов, пусть и кренясь слегка на левый борт, но зато твердым чеканным шагом направился через двор к своей цековской башне. Я таращился во тьму за исчезающим силуэтом, пока на глаза не навернулись слезы. Хороший парень. И дело делает хорошее. Надо помочь.

Я машинально ощупал нагрудный карман рубашки, на месте ли ключик Нинель. На месте. Бог даст, поможем тебе, Валька! Завтра же!

А почему завтра? Полынь горела во мне, как неугасимая лампада. Как маленький ядерный реактор. Что сделаю я для людей, сильнее грома крикнул Данко. Прямо сегодня! Чтобы уже завтра с утра обрадовать заказчика трудовыми успехами!

Я быстрыми шагами направился обратно в контору. Должно быть, чересчур быстрыми, потому что дважды чуть не расшиб себе лоб: один раз зацепился плечом за косяк подъездной двери, другой раз споткнулся о порог. Спокойно, сказал я себе. Спокойно. Не надо никуда торопиться. Вся ночь впереди.

Набор отмычек и тонкие резиновые хирургические перчатки всегда лежат у меня в рабочем столе, за неприметной фальшь-стенкой нижнего ящика. Пришлось, правда, слегка повозиться с тайничком: обычно легко отодвигаемую фанерку почему-то перекосило. Но прищемив палец, я в конце концов отодрал ее с корнем. Пришлось также помучиться с перчатками ― к моему недоумению, сначала одна оказалась не на ту руку, а вслед за ней и другая. Прошло некоторое время, прежде чем я сообразил, что надо просто поменять их местами. Это здорово меня насмешило. Я долго не мог успокоиться, хихикал над самим собой, пока не началась икота. Так, икая и хихикая, я вышел на дело.

Идти надо было недалеко, всего-то до Стеклянного дома. До пятого подъезда, в котором компактно разместились апартаменты семейки Шаховых-Навруцких. На этот раз меня интересовала только одна конкретная квартира ― покойницы Нинель. Консьержка спала ― да и что еще делать нормальным людям, когда светящиеся часы на моей руке показывали четверть четвертого утра. Но на всякий случай я не стал вызывать лифт, а поднялся на четвертый этаж пешком.