Все люди — враги

Сквозь холодные полутона английского ландшафта он увидел Трувилль, таким, каким видел его прошлым летом. Трувилль это не Франция, во всяком случае, он похож на нее не больше, чем роскошный особняк немецкого еврея-миллионера, где-нибудь на Мейфэр, похож на Англию. Но Маргарит пожелала поехать туда — так полагалось. Дорогие отели, гольф, теннисные площадки, Адонисы в шикарных белых фланелевых спортивных или обольстительных купальных костюмах, курортные Афродиты в простеньких платьях по пять тысяч франков или еще в более обольстительных купальных костюмах, лежание на песке, коктейли, азартная игра в казино и непрерывное злословие, шушуканье, злобные сплетни. Опошленные Байи [102]. И вот с этого-то все и началось. С чувства стыда и неловкости, что он так втянулся в эту жизнь удачливого паразита, дельца, и вот только теперь понял, как тесно ему в этой скорлупе и как мучительно он жаждет из нее выбраться. Прежний глубоко нырнувший Тони начал понемногу выплывать из пучины равнодушия, но более крепким, более уверенным в себе, несмотря на все колебания. Вместо того чтобы признать Трувилль как и все остальное, он инстинктивно осудил его. Если здесь прожигает жизнь цвет человечества, наследники вековой культуры, то к черту их! К черту их, что бы там ни было!

Задумчиво глядя на холодную, стремительно бегущую воду, Тони стал медленно набивать трубку, но вдруг остановился; ему пришло в голову, а что, если это его отвращение к трувилльским эстетам просто-напросто пуританство? Нет, в сущности, это все та же старая, вновь всплывшая проблема, которую он с таким азартом и так бесплодно обсуждал когда-то со Скропом, Робином и Крэнгом. Но только теперь она стала его личной проблемой. Какой смысл тратить жизнь на теоретическое сокрушение мира и гипотетическую перестройку его сообразно собственным вымыслам. Нет, так или иначе, а надо принимать вещи такими, какие они есть, и начинать жить, не дожидаясь наступления тысячелетнего царства счастья и справедливости на земле.

Он пошел дальше, стараясь припомнить и напеть мелодию одного из моцартовских концертов, который ему очень нравился. Через полмили Тони снова остановился посреди лужайки, за которой тропинка круто поднималась вверх, переходя в длинную просеку, перерезавшую молодой лесок. Пронзительно вскрикнул фазан, и Тони услышал, как он испуганно рванулся и полетел. Стадо коров шортгорнской породы шумно жевало траву, мерно тяжело дыша: «хрум, хрум, хрум, муф-фу». Вечная кормилица! Муниципальное молоко!

Одна или две коровы посмотрели на него матерински предостерегающим взглядом, остальные продолжали жевать с поразительным равнодушием. Хрум, хрум — телиться, давать молоко. Он протянул руку к ближайшей и ласково позвал ее.

— Ну, поди, поди ко мне. Хочешь быть муниципальной кормилицей, Сузи? По первому разряду, милочка, и кормовой паек, отпускаемый с точностью до одного миллиграмма. Тебе же будет лучше, Сузи, не будет вздуваться животик от беспорядочного питания, И такой симпатичный муниципальный бык, и такой симпатичный муниципальный дядя, который унесет теленка, — ведь это же так удобно, не правда ли, Сузи? А потом еще более симпатичный муниципальный дядя заколет и превратит тебя в говядину. Счастливица Сузи!

Корова попятилась от него, опустила голову, испуганно выкатив кроткие глаза и обдавая его тошнотворно сладким дыханием. Ей не уйти от своей судьбы.

Она должна отдать все: теленка, молоко и собственное тело. Дух служения. Утешило ли бы ее, если бы ей повесили на шею медаль за оказанные услуги?

Прощай, Сузи, мэр и муниципалитет нуждаются в тебе.

В лесу, под сенью деревьев, воздух казался мягче, и солнце, проглядывавшее сквозь ветви, рисовало на земле теневые узоры. Из глубины своих зеленых сморщенных листьев поднимались пучки первоцветов, земля ощетинилась острыми зелеными стрелами прорастающих диких гиацинтов. Между листьями аронника и едва заметными ростками пробивающейся зелени виднелись там и сям золотые звездочки чистотела. Тони сорвал одну из них и вдел в петлицу, — первоцвет был несколько опорочен царедворцами прошлого столетия. Немножко подальше он наткнулся на целую полянку барвинков — любимых цветов Руссо. Не Руссо ли первоисточник нашего недовольства?

Он дошел лесом до обнаженной верхушки холма и далеко впереди увидел длинную волнистую гряду дюн.

Первый жаворонок, которого он услышал в этом году, невидимкой завел свою трель в вышине.