Все люди — враги

Наконец она немножко утихла, но все еще продолжала всхлипывать, глубоко и часто, как обиженный ребенок, и не могла выговорить ни слова. Тони мягко освободился от ее судорожных объятий, обнял ее за талию и повел в тень деревьев. Кэти маленьким платочком старалась вытереть слезы. Шагах в двадцати за густой стеной карликовых деревьев Тони нашел маленькое тенистое местечко среди камней и ракитника. Он сел и, усадив Кэти к себе на колени, обнял ее ласково и бережно, как бедного маленького ребенка, который потерялся и нашелся; он гладил ее руки, чтобы они ожили, прикасался горячими губами к ее лицу, и шептал сам не зная что, но чувствуя, что ей нужно слышать звук его голоса.

Рыдания прекратились, и она перестала дрожать.

Тихонько положив руку ей на грудь, он почувствовал, что сердце ее бьется уже не с такой неистовой силой и судорожная напряженность ее тела постепенно ослабевает по мере того, как кровь ее начинает пульсировать в такт с его кровью. Время от времени она вздрагивала, судорожно переводя дыхание; этот вздох вырывался у нее с такой болью, что у Тони сердце обливалось кровью. Она сидела, опустив голову, так что он не мог видеть ее лица, но вдруг с невыразимым восторгом почувствовал, как она робко подняла руку и положила ее ему на шею, где был расстегнут ворот сорочки. Он понял, что она не забыла. Когда он почувствовал, что она почти успокоилась, он сказал:

— Кэти, дорогая, прости, что я так напугал тебя.

Я ринулся сюда как бешеный бык, но я только вчера узнал, что ты здесь.

— От кого?

— От Филомены.

— В Риме?

— Да.

— Как ты быстро доехал!

— Я взял облако у Ариэля. Просил его дать мне самое быстрое, но все экспрессы были уже заняты.

— А для меня так долго, так долго тянулось время, Тони.

— И для меня тоже. Ведь я, как одержимый, разыскивал тебя, я так томился без тебя, моя Кэти.

— Когда?

— В тысяча девятьсот девятнадцатом году.

— Здесь?

— Да, и еще раньше в Вене. Ведь я исходил этот проклятый город вдоль и поперек, разыскивая тебя.

— В каком месяце это было?

— В октябре.

— Я лежала больная в деревне, в Бишопсховене.

— Боги были против нас.

— Что же ты сделал, когда не нашел меня?

— Приехал сюда, и убивался здесь. Наконец решил, что ты, вероятно, умерла, поплакал на нашей кровати в отеле, потом вернулся в Англию и нанялся в привратники к дьяволу.

— А она была красивая?

— Кто?

— Дьяволица.

— Нет, противная. Я сбежал.

— С кем? — Один.

— А что тебя надоумило пойти к Филомене в Риме?

— Сам не знаю. Боги, вероятно. Я был в Тунисе и думал, куда бы мне податься, и вдруг меня что-то толкнуло поехать снова в Рим. Вчера я зашел в этот маленький ресторан позавтракать, встретил там Филомену, и она мне сказала, что ты здесь, ну и… остальное ты знаешь или, впрочем, не знаешь, но узнаешь со временем. Нам так много нужно рассказать друг другу!

Кэти внезапно выпрямилась у него на коленях, откинулась назад и посмотрела на него. Тони казалось совершенно естественным, что на него так смотрят и смотрит тот единственный человек в. мире, взгляд которого — и вот именно такой — ему нужен.

Но сердце его опять мучительно сжалось, когда он увидел выражение глубокой скорби в ее глазах и на лице и горестную нежность ее губ. Она была прекрасна, прекраснее даже, чем в свои девические годы, но, боже мой, зачем было нужно, чтобы она так сильно страдала. Какая чудовищная несправедливость, — ничем за нее не отплатишь. Ах, какое проклятие, что злоба, жестокость и алчность так сильны в мире.

И все время, пока он думал об этом, Кэти пристально вглядывалась в его лицо, как будто оно было загадкой, которую только она одна могла прочесть.

— Ты очень мало изменился, Тони, только теперь ты стал настоящим мужчиной.

— А ты стала женщиной, Кэти, и ты стала еще красивей, чем раньше.

— Знаешь, о чем я думала, перед тем как ты так напугал меня?

— Обо мне?

— Нет. Какое у вас самомнение, у красивых мужчин! Я думала о том, что мне уже перевалило за тридцать и что меня ждет одинокая старость.

— Какой вздор! Во всяком случае я не так занят собой, как ты. Могу поклясться, что за последние двадцать четыре часа я почти ни о чем не думал, кроме тебя, или о том, как бы попасть к тебе.

Кэти засмеялась, и он был счастлив, что горе не разучило ее смеяться.

— И потом, Кэти…

— Что?

— Ты меня еще ни разу не поцеловала.

Быстрым движением, полным грации и нежности, она нагнулась к нему и прильнула губами к его губам. Предполагалось, что это будет один, короткий поцелуй, но он перешел во множество долгих. И когда она так чудесно, так щедро отдавала ему всю себя в этих поцелуях, он понял, что та Кэти, о которой он мечтал, которая жила в его воспоминаниях, слилась с настоящей живой Кэти в еще более прекрасной действительности.

Тони, взглянув на свои часы-браслет, увидел, что они показывают почти двенадцать.

— Я думаю, нам, пожалуй, пора идти завтракать, — сказал он с нарочитой небрежностью, но украдкой наблюдая за Кэти.

Испуганное, тоскливое, затравленное выражение появилось на ее лице, — выражение человека, который среди полного счастья помнит, что жизнь ущемлена грошовыми расчетами.