Все люди — враги

Столик был украшен узором из цветочных лепестков, и около каждого прибора лежал букет цветов с карточкой, на которой было написано: Auguri della famiglia [172]. Старуха поставила особый сервиз из своего буфета, где хранила фарфор, и серебро, которое она всегда держала спрятанным под кроватью и никогда сама не употребляла. Тони был растроган.

— Прекрасно, — сказал он. — Вы сделали все так, как только можно было желать, синьора, и лучше, чем я ожидал. Я не знаю, как и отблагодарить вас.

Он заглянул за тростниковую изгородь, не идет ли Кэти, и, понизив голос, спросил:

— Сколько платит вам синьорина?

— Сто пятьдесят лир за десять дней, синьор, но мы не можем…

— Знаю, знаю, — прервал Тони. — Послушайте, эти деньги буду платить вам я. Понимаете? Вы скажете ей, что все уплачено, и денег с нее не берите.

Я теперь позабочусь о ней. Считайте нас обоих на полном пансионе, а если вы будете давать что-нибудь лишнее, я заплачу, конечно.

— Да, синьор.

Хотя старушка и проявляла великодушие, снижая цену для Кэти, она все же не могла не радоваться, что все обернулось для нее так выгодно. Кроме того, итальянцам присущи черты артистизма, они любят изобилие и предпочитают делать свое дело как следует.

— Ну, кажется, все, — сказал в раздумье Тони. — Нет, постойте минутку. А что вы подаете ей к утреннему завтраку?

— Черный кофе и хлеб, синьор.

— О черт!

Он вспомнил, как ненавидела Кэти пить по утрам черный кофе и как любила фрукты, мед и горячее молоко.

— Наверно, сейчас нельзя достать настоящего меду? — спросил он.

— Кажется, есть у почтальона, только очень дорогой.

— Достаньте. Если можно, в сотах. И вы должны покупать для нее венские булочки, масло, мед, фрукты и побольше молока. И чтобы оно было горячее.

Купите нам килограмм настоящего кофе, чтобы не пить эту лакричную бурду. Вот триста лир. Это покроет ее счет по сегодняшний день, а остальное пойдет на то, что я просил вас покупать для нас к завтраку. Постарайтесь достать все это. Рассчитываться вы будете со мной после. Ш-ш! Она идет!

— Вы похожи на двух заговорщиков, — сказала, выходя из-за изгороди, Кэти. — Я еще издали услышала ваш страшно трагический шепот.

— Я думаю, ты догадалась, — сказал Тони, — что мое имя Борджиа, а это моя дочь Лукреция, так что сама понимаешь, что тебя ждет.

— Можно подавать, синьорина? — спросила старуха.

— Сию минуту, — сказал Тони, — subito [173], — и по-английски добавил Кэти: — Я сбегаю наверх умыться, но если бы я ей сказал «через две минуты», она растянула бы их еще на полчаса.

Когда он вернулся, Кэти стояла у стола, разматывая бесконечной длины нитки, которыми были связаны букетики цветов.

— Как они прелестно украсили стол! — воскликнула она.

— Отчасти. Но самое убранство стола целиком дело рук старухи. Она душка. Если ты меня отвергнешь, Кэти, я убегу с ней.

— Тогда Баббо подстрелит тебя из-за дерева. Тут ведь рядом Сицилия, и у них до сих пор существует вендетта. Бедные цветы, как их ужасно туго стянули.

Они не могут дышать, у меня от этого такое чувство, как будто у меня вокруг груди обвилась громадная змея.

— Это дух неоклассицизма, — пояснил Тони. — Все точно, крепко и аккуратно, и никаких глупостей насчет природы.

— Ну, вот, — сказала Кэти, встряхивая освобожденные цветы. — Теперь они чувствуют себя лучше.

Тебе нравятся эти маленькие дикие цикламены, Тони?

— Очень. Один английский поэт говорит, что они похожи на уши борзой. А по-моему, они похожи на девушек, стремительно бегущих против ветра, с опущенными головами.

Тони отошел назад и выглянул во двор, не идет ли кто-нибудь, а затем вернулся под густую зеленую ограду. Кэти усердно распутывала нитки, высвобождая цветы, трогая их кончиками своих нежных пальцев, как будто цветы и в самом деле были живые.

Он заметил, что она переменила платье и надела маленькую ниточку кораллов. Расправляя цветы, она тихонько напевала, как бессознательно делают люди, когда они счастливы. Но как же она исстрадалась, какие муки пришлось ей вынести, если даже в счастливом настроении лицо ее сохраняло скорбное выражение. Тони подумал, что и он по временам бывает довольно мрачен. А как мало было им нужно от своих ближних — только чтобы их оставили вдвоем в покое.

— Кэти!

Он подошел к ней и взял ее за руки. Она вопросительно подняла на него глаза.

— Ты думаешь о том, Кэти, что мы одни здесь с тобой на Эа и солнце сияет?

— Я почти ни о чем другом и не думала, пока была наверху, и сейчас, когда распутывала эти цветы.

— И что нам нет никакой надобности расставаться?