Причины поражения заключались в том, что советская разведка прозевала сосредоточение немецких танковых группировок, а командование Воронежского и Юго-Западного фронтов, решившее, что враг беспорядочно отходит к Днепру, не сумело вовремя осознать масштаб вражеской угрозы. Передача 21-й и 1-й танковой, а потом и 64-й армии Воронежскому фронту явно запоздала. Они уже не могли вступить в бой до начала весенней распутицы и как-нибудь повлиять на обстановку в районе Харькова и Белгорода. Надо бы сразу после ликвидации сталинградской группировки немцев передать 21-ю армию не Центральному, а Воронежскому или Юго-Западному фронту. Туда же надо было перебросить 64-ю армия, зачем-то оставленную в качестве резерва Ставки в районе Сталинграда. А 1-ю танковую армию надо было формировать не в тылу Северо-Западного фронта для так и несостоявшегося наступления на Псков, а в тылу Воронежского или Юго-Западного фронта. Тогда контрудар Манштейна получил бы мощный противовес в виде трех армий и не смог бы взять Харьков. Ведь немецкие танковые дивизии перед контрнаступлением были ослаблены в предшествовавших оборонительных боях, понесли значительные потери, особенно в бронетехнике, и вряд ли смогли бы справиться со свежей советской танковой армией. Да и над войсками Ватутина и Голикова они общего превосходства в танках не имели. Однако после капитуляции Паулюса Сталин и Ставка пребывали в эйфории и опять хотели наступать везде.
Оптимальным способом действий для советского командования было бы сдать Харьков без боя, чтобы не нести неоправданно больших потерь в борьбе за город, который все равно нельзя было удержать. Однако и над Ставкой, и над командованием фронта довлели соображения престижа.
Потери танкового корпуса СС в период между 30 января и 20 марта 1943 года составили 11 519 убитыми, ранеными и пропавшими без вести. Общие потери немецких войск, действовавших в районе Харькова и на подступах к Днепру в период с начала февраля и до 18 марта, можно оценить в 35 тыс. убитых, раненых и пропавших без вести. По немецким оценкам, советские потери составили более 9 тыс. пленными и 35 тыс. убитыми только к «котлам» в районе Лозовой и у Харькова. Немецкие войска в период с 21 февраля по 18 марта уничтожили и захватили 567 танков и 1322 артиллерийских орудия. По официальным данным, заниженным в отношении безвозвратных потерь, Юго-Западный и Воронежский фронты в феврале — начале марта потеряли около 87 тыс. убитыми и пропавшими без вести и около 116 тыс. ранеными. Собственно, «реванш за Сталинград», т. е. окружение значительных советских сил, Манштейн планировал не в ходе контрудара на Харьков, а позднее, когда после взятия Белгорода собирался ударить под основание Курского выступа. Однако из-за упорного сопротивления советских войск, весенней распутицы, а главное, из-за полной неготовности к наступлению группы армий «Центр», как раз осуществлявшей эвакуацию ржевско-вяземского плацдарма, этот замысел был неосуществим.
Миф Хатыни
Главный миф белорусской деревни Хатынь, уничтоженной немецкими карателями, заключается в утверждении советской пропаганды, что это было преступлением против человечности, направленным на уничтожение белорусского народа. Хатынь была выбрана советской пропагандой из сотен деревень, уничтоженных немцами в ходе карательных операций, по созвучию ее названия с Катынью, где НКВД расстрелял польских офицеров. Если советские граждане слышали что-либо о преступлении в Катыни, они часто путали его с трагедией белорусской Хатыни. В 1966 года по решению ЦК компартии Белоруссии в Хатыни был сооружен мемориал в память 186 белорусских деревень, сожженных немецкими оккупантами. Прототипом послужил один из немногих уцелевших — местный кузнец Иосиф Каминский, которому пришлось нести на руках своего умирающего сына. Открытие мемориала состоялось в июле 1969 года. При этом первоначально обозначенный на табличках возраст жертв впоследствии был оставлен только у женщин, детей и стариков. Его убрали у мужчин призывного возраста, которые составляли до четверти из 149 жертв.