Всё моё сумасшествие

В последнее время мне не спится. В последнее время, потоки крови, словно цунами, приливают в низ живота как минимум несколько раз в день. И если раньше я представляла себя героиней одной из прочитанных книг, например дочерью капитана Гранта, разыскивающей своего отца в дебрях Австралии в компании миловидной семейной пары и братика, то теперь невероятным образом оказываюсь в объятиях мужчин. И дневной сон превращается в двухчасовое ворочание по кровати, а под конец обязательно разноется живот и испортится настроение.

Она выглядит не так, как раньше. Теперь на Ней нет той красивой бордовой кофточки и обтягивающих капри. Теперь Она замотана в безразмерный свитер, укутана в шерстяные трико, а Ее прекрасные пышные кудрявые волосы прилизаны к макушке и кажутся безжизненными черными лохмотьями. Я сижу на Ее кровати, застеленной несколькими одеялами. Она слева – плачет, я тоже роняю слезы, жалея Ее.

– Я чувствую, что скоро умру от этой чертовой неизвестной болезни! Наследова не может сказать, что со мной, чем меня лечить, но я не хочу умирать, – слова прерывались рыданиями, – Как я могу оставить тебя одну… Если бы не ты, я ушла бы со спокойной душой.

В комнате пахнет потом. Впервые я почувствовала отвращение к чужому телу при помощи Ирины Григорьевны. Она мылась ровно раз в месяц. Из ежедневных процедур лишь чистила зубы и ополаскивала лицо. И всегда приговаривала: “Если сильно хочется пить, можно экономить питьевую воду – просто набираешь в рот воды из-под крана, полощешь, а затем выплевываешь! И пить больше не хочется!” – и в доказательство, каждый день с утра, вместо стакана воды, просто полоскала рот в ванной. Не сказать, что мы были вынуждены экономить – скорее наоборот, жили в достатке.

А сейчас и Она стала мне отвратительна, но я все равно обнимала Ее, заливаясь слезами. Она болеет, чем-то серьезным и смертельным (раз уверена в своей скорой смерти) и это доводит меня до состояния паники.

Она выглядит не так, как раньше. Стройная фигура скрыта под слоями одежды, заплаканные глаза позабыли о подводке, а тонкие губы выглядят мертвецки бледными без красной помады.

Она проболела две недели. Провалялась дома, под тысячей одеял, в компании двух обогревателей и телевизора. Лечилась всем, чем только можно: и биопароксом, и пиносолом, и даже сумамедом, но по Ее словам, Ей помогает только цефтриаксон, а безмозглая Наследова отказалась выписывать рецепт на уколы. Поэтому сегодня Она, смертельно больная и недолеченная до конца вышла на работу. Я сама несколько дней находилась дома с насморком. Метотрексат мне отменили, поэтому теперь простуды протекают не столь длительно.

Сегодня можно отдохнуть и повеселиться как следует. Как только Ее не стало дома, напряженная обстановка разрядилась и воцарился покой. Пока Ирина Григорьевна по обыкновению занята готовкой на кухне, я направляюсь в зал, включаю диск, который старательно записал для меня дядя Леша и начинаю отжиматься. Тогда это было совсем не сложно, не то, что сейчас. Леша так же приделал мне к двери штангу и в перерывах между отжиманиями и прокачкой пресса я подтягиваюсь.

Физические нагрузки отнимают много сил, и приходится красться на кухню за хлебом. Именно красться, так как Ирина Григорьевна и Она разработали для меня специальное меню: питание три раза в день, в строго отведенное время, исключительно из диетических блюд, и хлеб в мое меню не входит. А Ирина Григорьевна недавно принесла с рынка теплый, ароматный батон, манящий меня на кухню.

Я затаилась за дверью. Ирина Григорьевна причмокивает, поедая тарелку супа. Да, сейчас не лучшее время для набега на хлебобулочные изделия, но желудок не оставляет мне другого выбора. Она не слышит как я подбираюсь все ближе и ближе, пытливо разглядывая дверцу шкафа. Читает за едой любовный роман. Я внезапно врываюсь и стремглав несусь к ящику. Пока Ирина Григорьевна разворачивается на стуле, я успеваю схватить вожделенный батон и развернуться в направлении зала. Теперь осталось добраться до двери и запереться в комнате, но это сделать не так просто, как кажется. Ирине Григорьевне шестьдесят пять лет, но вот ее ноги сойдут максимум на тридцать с небольшим. Она не то что стройная, она узник концлагеря, сорок килограмм веса при росте метр шестьдесят, но невероятно сильна, да и отсутствующие жиры не мешают ее продвижению в пространстве. Я с воплями успеваю забежать в зал и вцепиться в дверную ручку. Ирина Григорьевна тут как тут, по ту сторону баррикад, тянет дверь на себя, интеллигентно ругаясь во всю глотку. Я быстро давлюсь сочным хлебом, зная что она скоро пересилит меня и ворвется в комнату.