Все могу (сборник)

Слово сказанное перевесило слово думанное. На воре сгорела шапка. Пашина простота не заподозрила подвоха, обычной провокации. Пашина искренность не совладала с хитростью, и Таня услышала ответ, который, по сути, являлся приговором:

– Она не могла этого сделать. Не могла.

Каждая супружеская измена раскрывается по-разному. Так глупо и бесхитростно можно было разоблачить только Пашу.

Всю семейную жизнь Тане казалось, что именно она контролирует ситуацию, а тут в одночасье ситуация вышла из-под ее контроля и пошла гулять сама по себе, да и ранее гуляла, только не заметно для Таниного ока. Мало того что она услышала все то, что в обычных семьях бережливо скрывают, она очутилась в положении незнакомом, не отрепетированном жизнью. Она сидела, мешая трубочкой коктейль, и не знала, как реагировать. Она обессилела и тут же, на месте, сразу простила Пашу, отпустила ему все грехи про себя, внутри, потому что в душе чувствовала большее предательство, основанное на вечном, произнесенном вслух всем и каждому, кроме самого Паши, недовольстве супругом. Она предавала его почти в каждой беседе с Ирой, с мамой, с приятельницами и знакомыми, хотя сама могла поклясться, что муж про нее никогда ничего плохого не скажет.

Таня, будучи одаренной глубокой проницательностью и задатками аналитического мышления, осознала, что обманула его первой, пусть и не физической изменой, хотя сейчас это было фактически не важно. У нее было два пути дальнейших действий. Она могла поставить знак равенства между собой и им, тем самым простив его и еще раньше простив себя. А могла встать на дыбы, устроить скандал и выиграть себе право на свободу и на очень кстати подвернувшегося англичанина. Таня старалась всю жизнь быть честной и всю жизнь любила себя. В данном случае надо было чем-то жертвовать – или любовью, или честностью. Таня пожертвовала честностью и выбрала второй путь своих действий, не учтя одного – другую женщину, «ту». Захлестнутая своими переживаниями Таня, поначалу филигранно не выяснив, кто именно путается с ее мужем, потом уже не могла предпринимать попыток к рассекречиванию, потому что они явно бы противоречили легенде о телефонном звонке.

Третьим участником семейного скандала стала Ольга. Забрав наконец-то к обеду Лизоньку, Таня, оперируя одними только повелительными наклонениями, заставила Пашу остаться у родителей. Свекровь выкатила глаза, но при невестке выступать не стала. Подождав, пока лифт с внучкой уедет, Ольга позвала Степана и вошла в кухню, где сыночек Павлик провинившимся школьником сидел на табуретке и смотрел в окно. В окне ничего особо интересного не показывали. Занималась весна, ее самое начало, видимое немногим. Люди обходили лужи, талый снег обнажал осеннюю грязь… Самое радостное из всех времен года начиналось с сонной дремы, которую бороли витаминами, долгим сном и крепким кофе.

«Бедный мой дом, забытый в далеком детстве. Родители совсем как чужие. Стены, обои, двери… Отец, бедный отец, всю жизнь как дурак с писаной торбой все носится со своими железками. А магнитофоном так и не обзавелись. Все говорили, зачем нам магнитофон, у нас радио и телевизор, а еще проигрыватель на ножках, как гроб на колесиках. И много пластинок. Господи, они всю жизнь прожили с пластинками и радио, и им ничего больше не нужно. Они слушают Анну Герман и Прокофьева. Обедают по часам. Заваривают с утра крепкий чай, который будит весь дом, а первая утренняя отцовская сигарета поднимает с постели всю квартиру окончательно. Я помню все это. Но я это забыл. Здесь все чужое. Там не мое. А где мое? Где я? Как живу я?» Паше хотелось уснуть и долго не просыпаться. Паше впервые за все время очень сильно захотелось одного. Прожить всю жизнь заново.

Ольга укрутила кругляш радио, вечно белый от муки, которая переносилась с Ольгиных рук, занятых то блинами, то пирогами, на транслирующий прибор. Муж стоял рядом, ковыряя отверткой очередное изобретение, и ничего не понимал. А она уже все знала. Только посмотрела на сына и сразу все поняла. Пашин рассказ лишь дополнял мутное Ольгино представление о случившемся конкретными деталями. И не сказать, что он сильно удивил или расстроил ее. Зато впервые за все время разошелся Степан Кузьмич. «Кобель драный», – было самым не обидным определением Пашиного поведения. Ольга же молчала, понимая, что винить во всем стоит только Татьяну.

До ночи, наоравшись и настучавшись кулаком о стол, Павлик и Степан еще долго сидели на кухне. Пили водку. И тихонько находили взаимопонимание и оправдание. Ольга подслушивала, дивясь тому, насколько все-таки они похожи. Село, деревня, тундра-лесостепь.

Окончательно разобрались только к утру, порешив, что «Танька, курва драная», сама во всем виновата. Тут Ольга влезла в разговор, сказав, что мириться не стоит, что квартиру надо разменивать и Таньку на фиг выселять. Степан, могучая душа, прикрикнул на нее, озвучивая их с сыном совместное решение. Пусть Танька живет и Лизку растит, а Павлик себе новый дом купит. Павлик протестовать не стал.

16