Все могу

Паша же за все время свадебного торжества выпил больше всех, на ногах стоял исправно, на «горько» поднимался самостоятельно, но бодрость уже утратил, вяло реагировал на тосты, здравицы и обычные шутки. Как ни странно, но особо пьяных на их свадьбе не было. Пашина теща сидела в обнимку с Ольгой, и последняя этими объятиями явно тяготилась. Степан Кузьмич демонстрировал невестке свое новое бытовое изобретение. Кира с Борей держались особняком, танцевали, ели и мило беседовали. Оживленности никто не проявлял, пьяных слез не лил и веселиться не веселился.

Жених настаивал, чтобы банкет этот прошел именно в «Праге» – ресторане, где он когда-то работал, и наслаждение его было счастьем бывшего официанта, зашедшего через парадный вход со всей подобающей помпой, и не знало границ. Оплывшее от бессонницы и водки, его лицо напоминало индюшачью морду, и Таню это сходство так рассмешило, что залилась она долгим смехом, не прекращающимся и смахивающим на истеричный, что даже Ольга неделикатно покашляла в ее сторону.

Так же кашляла Ольга Петровна своим ехидным кхе-кхе, когда Таня с Пашей приезжали к ним в гости. Таня усаживала свое беременное тело на диван, доставала вязанье и взмахивала спицами над голубеньким клубком. Всем своим видом показывая, что пришла только потому, чтобы мужа своего не обидеть. Ольга злилась, но шагов к сближению не делала. Приглядывалась к Таниному животу и только интересовалась, какой срок. Таня интерес ее утоляла. Так и сидели. Паше неловко было у родителей. Такой чужой и холодной казалась ему эта квартира. Он быстро привык, что их с Таней отдельное жилище именовалось теперь его домом, и именно туда он спешил после нудных переговоров, встреч и партнерских попоек.

Ровно через три месяца после свадьбы Таня забеременела и одновременно поняла, что совершила этим замужеством ошибку. Недовольство Пашей росло на дрожжах ее беременного психоза и общего настроения. То, что казалось ей вечным и незыблемым, оборачивалось на деле массой неувязок. Стремилась Таня к правильной и сытой жизни, которую и получила, но удовлетворение так и не пришло. Паша раздражал ее незнанием самых примитивных вещей. Он не имел ни малейшего представления, кто и о чем написал «Войну и мир». Таня не поленилась купить ему кассету с фильмом, на двадцатой минуте которого он громко захрапел. Обсуждать, кроме хозяйственно-продуктовых дел, было нечего. Почву для разговоров с каждым днем надо было искать, и с каждым днем делать это было все труднее. Не посвящая супругу в тайны коммерческих дел, Паша только изредка упоминал о удачных бартерных сделках, курсе доллара и почему-то ценах на нефть. Таня же тянулась к премьерам, немодным романам Лескова и подумывала выучить английский язык. Разговоры семейные мелели, с пустословными водами которых утекало взаимопонимание.

Раздражаться Таня перестала, снисходительно принимая Пашу, и все же радовалась своему благополучию, даровавшему ей безделье. Сближала их теперь Танина беременность, этот круглый, ровно под девочку, живот. Паша был уверен, что это его первый ребенок, Таня же его не разубеждала. Смирения как такового ей не потребовалось. Спасало ее то, что, в принципе, удобно ей было жить именно так, сибаритствующе, и всякие недостатки, типа интеллектуальной близости, она замещала близостью физической. С охотой принимала она гостей, всегда много готовила, выслушивала длительные излияния подруг и часто скучала. В эти минуты старалась занять себя делами домашними, перекладывала по цветам и размерам стопки полотенец, наваривала крутой крахмал на рубашки, рассаживала и пересаживала цветы.

Ребенок занимал ее меньше. Хотя и навязала она целую гору пинеток и костюмчиков, которые велела Паше свезти подальше от дома – верила в приметы, – но в остальном радения не было. С мукой делала она лечебную, специально прописанную врачом гимнастику, избавляющую от отечности и запоров, но исцеления так и не видела. Накупив книжек для начинающих мам, она медленно, и все равно ничего не понимая, вчитывалась в написанное. Некоторые строчки приводили ее в ужас. Например, о том, что младенцам ставят клизму. Внешне изменилась она мало, с лица не подурнела и ходила ровно, прямо, немного по-утиному.