Все мои лица

Еле-еле ухитрилась сползти с тряпочной крыши и тут же, ну не держали ноги совсем, шмякнулась в грязищу на задницу. Тьфу, пропасть, извалялась вся, и кроссы черпанули жижи.

Побрела прочь скорей на задеревеневших ходульках, а то ещё водила выйдет на улицу курнуть или что, а тут я. А куда чапать-то? Дошла до фонаря, дальше ещё пара домов, окна не горят, наверно, конец деревни. У тех домов даже заборов приличных нет, так, пара жердин к неказистым столбикам прибито. Пролезла между ними, под ногами, по ходу, тропинка, впереди что-то светлеет. Оказалось, речка. Сама тёмная, смурная, а по чёрному зеркалу лунная дорожка от лампады небесной бежит, мир ночной подсвечивает. На бережку малюхонная избёнка притулилась. Горбатенькая, насупленная. Я дверь потянула, не заперто. Банька. Тепло внутри, видать, сегодня топили. Сырость с себя сняла, наощупь в темноте развесила по деревянным полкам. Какой-то тулуп нашла, завернулась в него и туда же на полку, пардон, на полок влезла. Уснула я сразу, только голову опустила.

***

Мы в школу с мамой идем. За руку. На углу в магазинчик заходим. Мама такие «петит узбек» называет, это значит: «маленький узбек», почему, я не знаю, но хозяином там Рустам, он, может и узбек, но вовсе не маленький, горой возвышается за прилавком. Сейчас тепло, и мама мне мороженое покупает. Если бы уже совсем осень или зима – изюм в шоколаде. Мама здоровается:

– Доброе утро, Рустам. Как ваши дела?

И я, задрав над высоким прилавком мордочку, повторяю за мамой:

– Доброе утро.

Рустам перевешивается над разложенными пакетиками, протягивает свою большую руку и трясет меня за плечо.

– М-м-мы… М-м-му… – мычит Рустам и трясёт меня все сильнее.

Голова моя стукается о прилавок.

Резко выныриваю из субстанции сна. «М-м-мы…» – слышу над ухом. Кто-то и впрямь трясет меня за плечо так, что голова стукается о доски, на которых лежу. В баньке плавает серый рассветный сумрак. Передо мной бабища в линялой куртке и вязаной шапке. Это она мычит. Первая мысль в моем трясущемся мозгу: «Повариха!» Почему мне это втемяшилось? Но нет, разум сжался на миг, скукожился и расслабился: «Эта тетка не из кукольного домика – мне ничего не грозит!»

Да и какая там бабища, это мне спросонья померещилось, тёточка такая, кругленькая, вроде даже улыбчивая, сразу видно, не злая. Только не говорящая. Мычит, меня за плечо дергает, чего, мол, ты тут, откуда взялась. Я так поняла: хозяйка это, ейная баня, она прибираться пришла, а тут девка чужая дрыхнет. Пантомиму показывает: к губам притронулась, и так пальцами, как клювом, пощёлкала, потом в меня тыкнула и себе в висок постучала, типа, ты говори, я по губам пойму.

И я как-то сразу складненько так врать стала. Откуда и взялось. От мужа, говорю, сбежала, бил, сволочь, да и не муж вовсе, так. Она рукой подзывает, пошли, мол. Я шмотки свои заскорузлые похватала и за ней в избу. Чаем меня напоила. Халат дала, фланелевый широкий, я в него завернуться три раза могу. Блокнот взяла, писать стала: «Я Катерина. А ты?» Думаю, соврать или да ну его. А чего врать-то?

– Ленка, – говорю, – Ленкой Лейкиной меня звать.

Показываю пальцами ножницы. Вынесла, здоровые такие, тупые. Я давай перед зеркальцем, что в избе между окошками висело, свои фиолетовые волосья состригать. Состригла худо-бедно. А Катерина показывает: сбрить надо. И верно, остригала я криво-косо. Принесла она бритву, намылила мне остатки причёски и сбрила все аккуратненько, голова у меня как яечушко стала, гладенькая, лысенькая. Я показываю: брови, фиолетовые брови мои тоже бы того. Кивнула. Я глаза зажмурила, чувствую: тёплые пальцы, сыро, бритва гладит-скребёт, вода. Смотрю: нетути бровей. Я прям как инопланетник какой. Причём мальчик. Совсем на себя не похожа. Ни на какую себя, ни на Ленку-Сапог, ни на куколку-Воскресенье.

Говорю, мне бы в город. Катерина пишет, автобус пойдёт скоро.

А деньги-то на билет? Карточка у меня есть. А как ей пользоваться, я не знаю. В автобусе ею платить можно? А если можно, то как? И все эти вопросы, видимо, по моему лицу волнами поехали. Катерина из тумбочки вытащила три купюры по сто рублей, в ладонь мне сунула.

– Я отдам. Честно, – обещаю ей, кулаки к груди прижав, – домой доберусь и отдам.

Как отдам, даже не задумываюсь. А она головой кивает, конечно-конечно, отдашь, не вопрос.

Все мое грязное шмотьё она в угол кинула, вытащила из шкафа штанцы, свитер, смешной такой, детский, с Микки Маусом во все пузо, шапку вязаную, в сенях куртку с крючка сняла, мне потягивает. Одевайся, мол. Пошли, рукой машет. Привела она меня на автобусную остановку, на ней, на остановке, написано: «Парушино». Через полчаса приехал автобус. Забралась я в него, Катерина рукой мне махнула, и я поехала домой.