И обозлилась. Какого хрена! Ленка я или Эвелина, но он, и впрямь, сволочь. Таких сволочей наказывают. Не помню, как и откуда подвернулась под руку плётка, но я вдруг осознала, что хлещу наотмашь стоящего на четвереньках голого мужика. Абсолютно голого, когда и успел раздеться? Отвешиваю ему пинки пяткой по заднице, а он стонет, подвывает, бормочет: «Накажи меня, Эвелина, накажи». А вот это голое, исхлёстанное тело распростерлось на кровати, щиколотки и запястья наручниками прикованы к железным спинкам. Кто и когда заковал его? Я? Тело бессильно, как истрепанный бурей корабль. Но мощной упругой мачтой вздымается мужское достоинство. Фаллос полон энергии и готов к бою. Но победа будет за мной. Тебе не устоять! Здесь только одна повелительница. Я заберу всю твою силу, всю энергию. Задрав подол, прыгаю сверху, сжимаю коленями потные бока. Ты – конь, я – всадница, лечу верхом сквозь черничную ночь. Я – кобылица, ты – трава, топчу копытами твоё слабое, льнущее к земле тело.
***
Где-то колотит колокол. Не где-то, в моей голове. Голова – колокол, железный язык раскачивается внутри. Бам! Бьёт в затылок. Бом! Бьёт в лоб. Сейчас башка треснет. Ломит руки и спину. Открыть глаза не получается. Заболела? Или напилась? Не помню. Надо доползти до туалета. Свешиваю ноги с кровати, своей узенькой кроватки в крохотной комнатке. Как была голышом, шаркаю в сортир. Душ. Открыть воду и сесть прямо на пол под тёплый ласковый дождичек. Из мутной жижи болотными огоньками выныривают воспоминания, отрывки вчерашнего вечера. Вчерашних чувств – похоти и жестокости. Я вся покрыта ими, как липкими соплями. Теперь я знаю, что такое Воскресенье. Воскресенье – смесь похоти и жестокости. Смыть их с себя, оттереть, отскрести ногтями. Кажется, я пла̀чу. Пла̀чу от отвращения к себе. Но мудрый дождик, текущий из душа, смывает слёзы, шепчет: «Все уже прошло и больше не повторится».
Глупый дождик, все повторится в воскресенье.
Когда я спустилась в столовку, там было пусто. Только на одном столе лежал поднос с остывшей запеканкой и стаканом компота. Дожидался меня. Пусто и тихо в кукольном доме, куклы попрятались в коробки. Жрицы в кокетливом фартучке тоже не видать. Но по возвращении в свою клетку я нашла на тумбочке альбом для рисования, карандаши и коробочку скрепок. Неслышно проплыла она розовым облаком, принесла мне свои дары.
Если я не поговорю хоть с кем-то, я лопну. Я раздулась пузырём – выплеснуть или хотя бы стравить через дырочку излишний пар эмоций. Просто выговориться, выораться, матом, грязно, выплеснуть липкую дрянь из души, очиститься. Пойти к Среде? Или толкнуться к Понедельнику? Почему-то остальных я не рассматривала, они не были для меня живыми девчонками, просто пупсы, пластиковые личики.
Из-под двери тянулся сквознячок, и когда я, чуть поскребшись, открыла дверь, увидела – красноголовая сидит на распахнутом окне, свесив ноги наружу.
– Эй, ты чего?
Она обернулась. Улыбнулась светло-светло, прямо радостно так улыбнулась.
И прыгнула.
В два шага я оказалась у пустого подоконника, высунула башку наружу. Она качалась внизу, дрыгалась во все стороны мячиком на резинке. Резинка была привязана к батарее. Не резинка, конечно. Колготки. Две пары свитых между собой колготок.
Так просто.
Что-то щёлкнуло в голове. Все кусочки пазла, который я мусолила неделю, встали на место.
Сейчас!
Глава 6
Сколько им понадобится времени? Я про охранников. Чтобы, увидев подвешенную под окном куколку, бросится в дом, снять её… Что потом? Убрать куда-нибудь, отзвониться хозяину, неприятность, мол, маленькая вышла. Минут двадцать? Двадцать минут никто не глянет на экран, двадцать минут камеры будут глазеть в пространство впустую. Я успею. Скрепки в карман и на улицу. Вот она, заветная дверь на углу. Одну скрепочку свернуть петелькой, сунуть в верх замочной скважины, отжать там что-то. Вторую развернуть и быстро-быстро тыкать внутрь узенькой щели.