Все мои ничтожные печали

Когда мы все же вернулись в наш маленький городок на западной оконечности каменистого Канадского щита посреди синего неба и желтых полей, мы не испытали желанного облегчения. Теперь у нас был новый дом. Папа часами сидел на шезлонге в саду и смотрел сквозь деревья на пустырь с другой стороны от шоссе, где когда-то стоял старый дом. Отец не хотел никуда переезжать. Это была не его затея. Но владелец автомобильного салона, располагавшегося по соседству с нашим прежним участком, собирался расширить свою стоянку и наседал на отца, чтобы тот продал ему землю: уговаривал, убеждал, чуть ли не угрожал и всячески давил, пока наш отец не сломался и не продал ему дом с прилегающей к нему землей практически за бесценок. Отдал почти задарма, как выразилась мама. Просто бизнес, Джейк, – сказал продавец автомобилей, когда они с папой встретились в церкви в следующее воскресенье. – Ничего личного. Ист-Виллидж был основан как благочестивое убежище от всех мирских пороков, но со временем религия и коммерция незаметно слились воедино, так что самые богатые горожане становились и самыми набожными, как будто религиозное рвение вознаграждалось развитием бизнеса и приростом денежных средств, а прирост денежных средств считался делом почетным, богоугодным и осененным Божественной благодатью, и, когда наш отец отказался продать свою землю владельцу автосалона, в воздухе явно запахло общественным неодобрением, словно своим нежеланием потакать алчным стремлениям ближнего папа выказал себя недостаточно добрым христианином. Это как бы подразумевалось. А папе, конечно, хотелось быть добрым христианином. Мама его убеждала, что надо бороться, надо послать этого автоторговца в известную даль, а Эльфрида, которая была старше меня и более-менее понимала, что происходит, попыталась собрать подписи горожан под петицией с требованием запретить расширение бизнеса за счет частной собственности соседей. Но ничто не могло одолеть папино чувство вины и его стойкое ощущение, что он совершит тяжкий грех, если будет бороться за принадлежащее ему по праву. Он и так был в Ист-Виллидже белой вороной: этакий странный чудак, тихий, меланхоличный мечтатель, любитель долгих прогулок по загородным полям, свято веривший, что учение – свет, а книги и разум дают пропуск в рай. Мама боролась вместо него (но до определенных пределов, поскольку она была, как ни крути, верной меннонитской женой и совсем не стремилась перевернуть с ног на голову всю домашнюю иерархию), но она была женщиной, и ее слово не значило ничего.

Теперь, в новом доме, мама стала рассеянной и беспокойной, папа целыми днями гремел инструментами в гараже, я строила земляные вулканы на заднем дворе или бродила по окраинам нашего городка, как шимпанзе по периметру клетки, а Эльфи работала над «повышением своей узнаваемости». Ее вдохновили наскальные рисунки у озера: окружавший их флер непроницаемой тайны, в которой соединились надежда, благоговение перед вечной загадкой бытия, дерзновенный дух противоречия и неизбывное одиночество. Она решила, что тоже оставит свой след в этом мире. Она придумала надпись, составленную из ее собственных инициалов – ЭФР (Эльфрида фон Ризен), под которыми стояла аббревиатура ВМНП. Последняя П располагалась чуть выше строки, и декоративная черточка под ее левой ножкой как бы перечеркивала три предыдущие буквы. Эльфи показала мне свой эскиз в блокноте с желтыми линованными листами. И что это значит? – спросила я. Она объяснила, что ее инициалы – это и есть ее инициалы, а ВМНП означает «Все мои ничтожные печали», причем «печали» пронизывают собой все. Она сложила правую руку в кулак и ударила им по ладони левой руки. В те годы у нее появилась привычка подкреплять все свои гениальные идеи звонким ударом в ладонь.

Ну, да… Ты сама это придумала? – спросила я. Эльфи сказала, что это цитата из стихотворения Сэмюэла Кольриджа, который определенно был бы ее парнем, если бы она родилась в подходящее время. Или если бы он родился в подходящее время, – сказала я.

Она сообщила, что собирается нарисовать этот символ на разных природных объектах по всему городу.

Каких природных объектах? – не поняла я.

Например, на заборах и водонапорной башне.

Я спросила: Можно внести предложение? Она прищурилась с явным сомнением. Мы обе знали, что мне нечего ей предложить в плане того, как оставить след в мире, – это как если бы кто-то из учеников Иисуса вдруг сказал: Тоже мне чудо! Накормить одной рыбой и двумя хлебами всего-то пять тысяч голодных? А вот зацени-ка такой вариант! – но она была очень довольна своей задумкой и поэтому великодушно кивнула.

Не надо писать свои инициалы, – сказала я. – Потому что тогда все узнают, что это ты, и адское пламя прольется на нас полыхающим ливнем. Ну, в общем, ты понимаешь.