Все мои ребята. История той, которая протянула руку без перчатки

Как бы то ни было, нервничали все. Но парни верили, что я умею брать кровь. А я не то чтобы умела, но как-то справлялась. Прокалывать людям вены было очень страшно. Я всегда задерживала дыхание, вспоминала слова Тима: «Ты как будто сажаешь самолет, а не вертолет» – прицеливалась и понимала, что не могу дышать… Потом заставляла себя сделать вдох. При этом я знала, что у меня получается лучше, чем у подлецов, которые специально как можно больнее вонзают иглы в вены пациентов.

Куда страшнее было рассказывать парням о результатах анализов. Я сообщала о положительном результате как о данности, к которой можно приспособиться. Но, по сути, выходило, что я объявляла людям о скорой смерти. Я могла подарить им крошечную надежду в виде лечения азидотимидином, хотя и сама уже начинала думать, что от этого лекарства чернеют ногти, и только. Но все-таки таблетки давали надежду. Мои ребята принимали азидотимидин до самой смерти, потому что верили, что не сегодня завтра кто-нибудь придумает, как их спасти. Только бы дожить…

Я обмахивала сложенной газетой капкейки, чтобы остудить их и покрыть глазурью. В субботу 28 мая Эллисон исполнялось шесть лет. Утро она должна была провести со мной, а потом отец собирался увезти ее в Литл-Рок. Столбик термометра неуклонно подползал к отметке в восемьдесят градусов[23], так что я с газетой в руках была обречена на неудачу.

Мы хотели устроить утренний пикник с ее школьными друзьями в парке: звать их в гости казалось немыслимым. Эллисон раздала одноклассникам приглашения, но никто из их матерей мне так и не позвонил. На столе красовалось восемнадцать капкейков: белковый бисквит с ванильной глазурью. Я очень переживала насчет пикника и, дожидаясь, пока остынут кексы, капнула в глазурь немного сока красного апельсина, чтобы окрасить ее в нежно-розовый цвет. Так хотелось порадовать Эллисон!

Я ждала, когда капкейки остынут и их можно будет покрыть глазурью, потому что надо было еще успеть сделать Эллисон прическу. Ее рыжие кудряшки распрямились и теперь спадали ей на плечи. Моей красавице очень шел этот цвет волос.

Эллисон смотрела мультики, и, покрывая капкейки глазурью, я подумала, что дочь очень редко бывает дома по выходным. Оказалось, у нее есть целый список любимых телепередач, о которых я раньше только слышала.

Казалось, особой радости по поводу своего дня рождения Эллисон не испытывала, и я никак не могла взять в толк почему. Как можно не ждать праздника, когда тебе шесть лет? Мне пришлось отвлечь ее от мультиков, чтобы показать капкейки. Увидев их, она наконец-то улыбнулась.

Я усадила Эллисон и стала расчесывать ей волосы.

– Твои друзья рады, что ты их пригласила?

– Нет.

Я пропустила эту реплику мимо ушей. Мы приехали в парк за несколько минут до времени, указанного в приглашениях. Я расстелила на траве красную клетчатую скатерть и разложила вокруг нее несколько пледов. Капкейки я неплотно накрыла фольгой, чтобы уберечь их от насекомых.

Когда все было готово, мы сели. И стали ждать. Я снова и снова разглаживала красную скатерть, отгоняя нехорошие мысли прочь.

– Еще рано, – сказала я, когда прошло пятнадцать минут. И больше я этого не говорила.

Никто не пришел.

Эллисон не плакала. Она знала, что никто не придет, задолго до того, как я это поняла. Эллисон на дни рождения не приглашали. Я думала, что другие дети просто не празднуют. Пригласили всего один раз, да и то случайно указали в приглашении неверное время: когда мы пришли, вечеринка давно закончилась. Эллисон сказала, что это подстроили специально, а я ответила, что люди просто ошиблись.

Теперь я попыталась поговорить об этом с дочерью.

– Мама, не надо, – сказала она.

Больше мы к этому не возвращались. Забыли навсегда.

Я отвезла Эллисон в «Макдоналдс» и сказала ей, что не голодна.

– Выбирай все, что хочешь, – сказала я.

Глядя, как Эллисон ест, я вспоминала, как ровесники издевались надо мной из-за моей матери. Из-за психического расстройства у нее в городе была ужасная репутация: дети, дразнившие меня, услышали от кого-то, что моя мама «чокнутая».

Я привезла Эллисон домой, и за ней приехал отец. Я обняла дочь, сильно-сильно.

– Я люблю тебя, люблю, люблю. – Я не знала, что еще добавить. Я была в отчаянии.

Капкейки, накрытые фольгой, стояли на кухонном столе, и в их присутствии мне было неловко – словно это были не кексы, а мои обидчики со школьного двора. Те дети были совершенно правы насчет моей мамы. Но что бы они ни знали, им не было известно и половины. И как я сама могла так подставить Эллисон?

Я никогда не позволяла себе углубляться в детские воспоминания, потому что боялась остаться в них навсегда. Но в тот день они сами на меня нахлынули.