Всё на свете, кроме шила и гвоздя. Воспоминания о Викторе Платоновиче Некрасове

С самого начала эмиграции, ещё в первых письмах ко мне, Некрасов воображал «Континент» неким парижским вариантом «Нового мира». Где либеральные и талантливые авторы публиковали бы свои элегантные бесцензурные произведения. Колко посмеиваясь над советскими глупостями, тонко иронизируя по поводу геронтократии и живописуя западную свободу. За Максимова всегда заступались Иосиф Бродский, Эрнст Неизвестный и особенно Василий Аксёнов.

Некрасов и потом не перестал уважительно относиться к «Континенту», несмотря на растущую радикальность редактора журнала. Даже когда отношения с Максимовым стали скверными.

Я всегда всеми силами успокаивал Вику, упрашивал быть снисходительным к категоричности Максимова, смягчал, как мог, неприятный осадок от их перепалок в редакции. Убеждал: нельзя идти на разрыв, проливать такой бальзам на душу недругам и интриганам. Хотя я прекрасно понимал, что Виктор Платонович сдерживается из последнего.

Максимов видел в «Континенте» единственный и высший смысл своей жизни. И я знал, насколько искренне страдает и переживает он при малейшем осуждении своего журнала. Не говоря уже о злобных, ехидных, несправедливых наскоках, совершаемых часто на хорошем журналистском уровне…

У Максимова в Париже, насколько я знаю, было совсем немного близких друзей.

С Андреем Тарковским они дружили, при встречах водили долгие разговоры. Да и по телефону не отказывались поболтать, часто при мне. И когда у того обнаружили рак, Максимов извёлся тревогой и жалостью к другу. Подробно мне рассказывал о последних встречах с Андреем, что тот сказал, как выглядит. Уткнувшись взглядом в стол и вертя карандаш, отгоняя страшную мысль, говорил тихо, что умирающему Тарковскому обещали улучшение, врачам можно верить…

Утром Максимов помолчал минуту, а потом так печально сказал:

– Вы слышали уже, Виктор? Тарковский вчера вечером умер.

– Ну, вот, Бог смилостивился, – ответил я. – Отмучился!

– Это-то да. Но какая беда! – ответил Максимов. – Просто плакать хочется!

Настоящим – вернейшим и любимым – другом Владимира Емельяновича была его супруга.

– Таня Максимова – это идеальная писательская жена! – любил повторять В.П.

Кстати, Таня не считала это особым комплиментом, улыбалась тихонько, говорила, неизвестно, радоваться мне при этом или огорчаться. Красивая, стройная и ироничная молодая женщина, она не повышала голоса и, казалось, никогда не раздражалась. Таню уважали все, а многие просто любили, считая за честь чем-нибудь помочь. Миролюбивый её характер вызывал часто как бы недоумение. Было удивительно, как она могла сохранять спокойствие, будучи рядом с перманентно бурлящим, требовательным и нетерпеливым Максимовым. А сам он на людях сдержанно относился к жене, наверняка очень её любя, но не позволяя замечать это другим.

Но наиболее ценная сторона характера, из-за чего Некрасов возвёл Таню в ранг воплощённого идеала женщины, заключалась в том невероятном и редчайшем факте, что она была абсолютно лишена гонора и показушности писательской жены общепринятого первообраза.

Образованнейшая женщина, всего насмотревшаяся и наслушавшаяся, Таня Максимова в основном помалкивала. А если говорила, то впопад, необидно шутила, смеялась по причине и умела слушать с таким доброжелательным видом, что собеседник воодушевлялся и заходился в красноречии. К тому же она была безотказным и неоценимым помощником мужу в редакционной работе.

Максимов пригласил в редколлегию «Континента» знаменитостей, влиятельных людей, повелителей бунтующих умов. Но работать никто из этого ареопага не стремился, а многие и просто не умели это делать.

Сказать, что штат редакции знаменитого журнала третьей эмиграции «Континента» был малочисленным, значит сильно преувеличить. Журнал держался, конечно же, на подвижничестве Максимова, главного редактора. Но приводился «Континент» в движение и воплощался в реальность двумя невообразимыми трудягами – Таней Максимовой и поэтессой Наташей Горбаневской.

Как представишь себе, сколько они работали, правили, копались в картотеках, прочитывали, считывали, переписывались с графоманами и отвечали авторам, печатали, дописывали и рецензировали, и как расскажешь всё это кому-нибудь, то нечего удивляться, если тебя примут за полного фантазёра. Помогали и изредка приходившие сочувствующие безработные дамы и барышни или начинающие авторы, но это время от времени и по пустякам. А по-настоящему тянули всё Таня с Наташей.

Но не будь Владимира Емельяновича Максимова, тяни не тяни, журнал заглох бы к третьему номеру.

Зинаида Николаевна

Жёны усложняют жизнь, считал Некрасов.

И недоумевал, почему столько мировых парней, его друзей, добровольно ограничивают свою свободу или, хуже того, обращают внимание на мнения жён.

Жёны просто мешают мужской дружбе! Но с другой стороны, некоторых из этих жён он терпел или даже любил по-своему, чувствуя, что от них во многом зависит возможность общения со вселюбезными приятелями. Правда, от жён зависели также вкусные обеды и выстиранные рубашки.