Всё на свете, кроме шила и гвоздя. Воспоминания о Викторе Платоновиче Некрасове

Узнав об открытии для публики корбюзьевской виллы «Савой», недалеко от Парижа, в Пуасси, Некрасов возбуждённо заметался. Едем! Немедленно двинули туда всей семьёй. Частично плоский, частично с двумя этажами просторный дом если чем и отличался от обычных двухэтажных домов, то неприметностью. По крайней мере, для меня, профана в конструктивизме. Вика же впал в некую эйфорию, зачарованно брёл из комнаты в комнату, перебегал вниз и вверх по пандусам и надолго останавливался, глядя в знаменитые ленточные окна. Шедевр, повторил он несколько раз, какая простота, мол, полюбуйся, Витька! А как мы в молодости поклонялись этой простоте!..

Голые, бесцветные стены виллы, винтовые лестницы и невыразительные помещения – дом как дом. Опасаясь обидеть, я как бы похвалил. Мол, хорошо-то как, походили десять минут, и всё понятно! Мила помалкивала. Жить здесь, конечно, он бы не смог, сообщил решительно Вика. Где тут развесить картинки или дедушкину фотографию, это немыслимо в таком интерьере…

За год примерно до этого Некрасову в первый раз удалось заманить нас с Милой в городишко Роншан, полюбоваться другим шедевром Корбюзье, капеллой Нотр-Дам-дю-О. А заодно и самому посыпать себе голову пеплом, покаяться в страшной ошибке – в первую его поездку во Францию, в шестидесятых годах, капелла ему решительно не понравилась.

– Зря я её так отругал. Ничего тогда не понимал. А рассмотрел – очень хорошо, все так продуманно, – говорил потом В.П., медленно бродя вокруг белого здания с выпуклой крышей, похожей на не до конца надутый дирижабль.

Снаружи капелла была неказиста, но и не уродлива. Но внутри – благодать! Ничто тебя не отвлекает от молитвы, а разбросанные по толстой стене небольшие окна с витражами – просто замечательная находка.

В первые парижские годы Некрасов сладостно млел от современной архитектуры. Не успели мы приехать, как он повёз полюбоваться зданием ЮНЕСКО, построенным лет пятнадцать до этого. Некрасов считал его верхом послевоенного модернизма. Для него это был пронзительный и приятнейший крик архитектурной моды, отчётливый отголосок конструктивизма.

А сколько раз мы с В.П. любовались горделивым рядом прекрасных небоскрёбов и стеклянных башен нового района Гренель, напротив громадной баранки Дома радио. Вика с наслаждением растолковывал принципы современного урбанизма, не забывая нахваливать своего Корбюзье. Тогда я был согласен – красота, модерн, лёгкость, простор, чего ещё надо…

Но это опять же было тридцать лет назад, а сейчас этот небоскрёбный хуторок огорчает своей серостью. Красоты практически никакой, какой-то гостиничный массив, дома скорее потёртые и ставшие вроде бы коренастыми, бывает и много лучше…

Потом, лет через пять, архитектурные пристрастия Некрасова явно изменились. Верх одержал традиционализм.

Однажды, прогуливаясь по двухэтажному мосту Бир-Хакейм под шум тарабанивших над ним поездов метро, В.П. затеял вслух разговор сам с собой.

Да, Виктор Платонович, проникновенно молвил он, глядя в сторону Сены, стареем мы и коснеем! Как раньше преклонялся перед властителем их киевских архитектурных помыслов Корбюзье! А сейчас со смущением признаёшься себе, что тебе всё это более или менее надоело!

Эти шикарные и сияющие небоскрёбы – бетон, алюминий, стекло! – с плывущими по фасадам облаками… Хотя, может, это и рационально, и впечатляет, и трогающим сердце конструктивизмом попахивает, но не лежит сейчас у тебя душа ко всему этому. Совсем в консерватора превратился, в рутинёра застойного – шутейно скорбит Виктор Платонович…

– Хочется ампира у входа в особняк, черепичных крыш, тенистых аллей и ажурных беседок! – Вика взглянул на меня. – А, Витька, что скажешь?

И сталинский Крещатик, говорил В.П., тебе уже не кажется таким уж помпезным, а, наоборот, задушевным, певучим, что ли…

Пока есть время, вернёмся чуток к художникам.

Некрасов обожал французскую живопись конца девятнадцатого века, импрессионистов, пуантилистов, символистов… Ни одной выставки не пропускал, поражая своей прытью и меня, и Милу. Хотя мы не осуждали его за это, отнюдь…

Простояв в длиннейшей очереди, протискиваемся на выставку Анри Руссо. Некрасов трепещет от ощущения приятности. Обойдя все картины, пошёл по второму кругу.

– Отрадная живопись!

В 1983 году занесло нас всех в Германию.

Пригласил туда Эдуард Зеленин, на выставку русских художников в каком-то немецком городке, где жил его друг, говорящий по-русски. Человек этот и организовал выставку, и оплатил расходы, благо занимал солидную должность в местном банке.

Из Парижа позвал на вернисаж пяток художников – самого Эдика, Олега Шелковского, с его аккуратными композициями из окрашенных чурочек, художника Воробьёва и ещё пару других.

Выставка, помню, производила вялое впечатление. Экспонатов привезли немного, хотя картины Эдика понравились именитым горожанам. После вернисажа вся русская компания была доставлена на виллу друга-банкира, куда постепенно собрались и наиболее достойные, то есть денежные, посетители выставки.

Выпив, закусив и ещё раз выпив, художники устроили распродажу своих картин.