Всё на свете, кроме шила и гвоздя. Воспоминания о Викторе Платоновиче Некрасове

Все эти картинки, акварели, книги, штучки-мучки, сувениры, фотографии друзей, мамы, Киева отнюдь не предназначались для любования.

Они даже не замечались, я думаю. Но создавали в доме Некрасова какой-то спасительный микроклимат, ауру таинственного успокоения и неуловимой элегии. Комфортность домашней жизни.

Она была крепко-накрепко связана с обволакивающими и поглощающими тебя воспоминаниями – о людях, событиях, вещах и временах. Поэтому Некрасов так тщательно описывает свой кабинет, гостиную, даже кухню и коридор. Им придаётся значение, не совсем понятное для недоумённых читателей. Да и скрытый смысл ускользает…

А описывается всё это так дотошно, чтобы убедить когда-то близких людей в Москве и Киеве – посмотрите, я у себя дома, как в Киеве. А за порогом – Париж! Представляете?!

На двери в ванную была приклеена большая испанская афиша корриды с тореадором, поражающим чёрного быка. С крупной надписью: «Виктор Некрасов выступает в воскресенье». В коридоре красовалась афишка, заказанная в Америке, с оплечным портретом писателя и надписью: «Разыскивается Виктор Некрасов».

Над входом была повешена нарисованная маслом на куске жести картинка в стиле примитивизма – «Посадил дед репку». Вместо глаз у мышки – два блестящих осколочка елочной игрушки. Жестянку подарил в меру умалишённый киевский художник, получив, конечно, от растроганного писателя несколько рублей на пропой души.

На столике стояла чуть помятая эмалированная кружка. С царским вензелем, с гербом Российской империи и датой «1896». Из-за таких посудин, которые начали бесплатно раздавать народу в день коронации, и произошла знаменитая давка на Ходынском поле, приведшая к гибели чуть ли не тысячи человек…

Рисунки старшего брата, Коли Некрасова, – молнии, взрывы, искажённые лица, рваные тела, яркие краски, ужас глазами чувствительного юноши… Его запороли до смерти и бросили в реку петлюровцы, приняв за иностранного шпиона: семья Некрасовых тогда недавно вернулась из Парижа, и мальчик говорил только по-французски…

В тесном кабинете писателя всё было продумано, как в кумирне.

В 1985 году Виктор Платонович позвал меня сделать фотографии интерьера. Водил по квартире, указывал – давай здесь, вот это, теперь отсюда! И это тоже! Сооружал на письменном столе и на полочках в кабинете композиции и инсталляции. Быстренько обустраивал некие натюрморты, передвигал свои штучки-мучки, чтобы они выглядели позанимательней. Теперь это мне память…

Распрекрасный 1986-й

Как всё чудесно складывалось в этот предпоследний год его жизни – беззаботный 1986-й!

Некрасов возобновил долгие одинокие прогулки по Парижу. Несколько раз он приглашал пройтись и меня, но я отъюливал, отговаривался занятостью. Лишь однажды мы пошли прогуляться вместе.

Париж являет собой пример пресловутого советского долгостроя, говаривал Некрасов. Траншеи, свинорой, рвы и котлованы скоропостижно возникают в самом невинном месте, преимущественно, однако, на проезжей части наиболее оживлённых улиц. Сколько помню, вот уже треть века старые здания неустанно выпотрашивают и в корне переделывают. Сохраняются только столетней давности фасады. Другие дома ожидают своей очереди покорно, как овцы на стрижку. Зато потом прекрасные эти улицы радуют глаз и душу. Такие они светозарные, благочинные, домашние…

Мы пофланировали вдоль Сены. Букинисты на набережной уже не манили, давно стало понятно, что всё это для несмышленых приезжих, ничего путного там не сыщешь. Не задерживаясь, дошли до зоологического магазина возле громадного универмага «Самаритэн». Давай купим попугайчиков, обрадовался В.П., увидев милых и весёлых птичек. Представляешь, мол, как наши женщины обрадуются. Сильно сомневаясь в этом, я напугал его бестолковой птичьей болтовнёй, от которой, по слухам, нет спасу.

Возвращаясь на площадь Конкорд по улице Риволи, зашли в любимый английский магазин «Галиньяни». Как всегда, были куплены почтовые открытки и сухое печенье, в котором В.П. находил особый вкус. Тут уж сам бог велел взглянуть на вновь открытый Пале-Рояль – площадь в окружении зданий семнадцатого века была свежеутыкана множеством разновысоких мраморных пеньков, сине-белых, полосатых, – печально известные колонны скульптора Бурена, придуманные по заказу его приятеля, министра культуры. Туристы становились на колонные обрубки и принимали позы, надеясь на занятные фотографии. Редкие парижане смотрели осуждающе. Мы тоже взгромоздились, дурачились, стоя на одной ноге, томно складывали руки над головой, как принцесса-лебедь Одетта…

А вот архитектор Риккардо Бофил был давним знакомым Некрасова – по журнальным вырезкам, которые В.П. собирал в отдельной папочке. Придумывал Риккардо жилые дома монструозных размеров, которые нравились и Некрасову. Хотя всё это частично наводило на мысль об Альберте Шпеере, о дуче Италии Муссолини и о московской гостинице «Украина».