Всё на свете, кроме шила и гвоздя. Воспоминания о Викторе Платоновиче Некрасове

Холмики, могилки, могилы, усыпальницы, мемориалы… И кресты, кресты, и плиты, русские фамилии… Каждый крест не похож на соседний. Исключая самые бедные могилы с одинаковыми бетонными крестами, могилы первых обитателей русского старческого дома, расположенного по соседству.

– Наверное, это неуместно, – вздохнул задумчиво Вика, – но место просто живописное! И для живых, и для усопших.

На кладбище это мы ездили с Некрасовым очень часто и почти всегда с кем-то из приезжих. Бывало, я даже поскуливал от скуки, плетясь сзади всех по главным аллеям, по продуманному самим Викой маршруту для иногородних и иноземцев. Но случалось, Виктор Платонович звал меня съездить просто так, вдвоём, побродить и поглазеть. Я брал фотоаппарат, и мы ходили между могилами, выискивая именитые фамилии или умиляясь надписям на плитах.

Иногда у Некрасова был список, по которому мы искали нужные ему могилы. Тогда ещё у входа не висел план кладбища для российских туристов, которых повадились привозить полными автобусами.

Главной и постоянной достопримечательностью была могила Бунина. Справа, в начале главной аллеи, – небольшой, из светлого песчаника намогильный крест. Чуть странной формы, похожий на мальтийский. Но никто, наверное, не задерживается – а она совсем рядом! – у могилы нашей любимицы – знаменитой в своё время писательницы, бесподобной Тэффи, Надежды Лохвицкой…

Некрасов ходит, бывало, между могилами, кружит по аллеям, пошучивает: знакомлюсь с моими будущими соседями!

И обязательно остановится у Саши Галича. Присаживается рядом на корточки и закуривает.

Молчит, и я молчу, смотрим. Если чёрная гранитная плита недавно вымыта дождём, то в ней прелестно так отражается крест и деревцо в изголовье…

В первые недели жизни в Париже Вика таскал нас с Милой повсюду за собой, на все свои встречи и рандеву.

Показывал и рассказывал, волочил в Бобур, правда, шатались мы вместе лишь по улицам и паркам да ещё по выставкам. По серьёзным музеям он любил ходить один. Но иногда и вдвоём, со мной.

Некрасова зачаровывали уличные художники. Особенно у собора Парижской Богоматери, на Сен-Жермен-де-Пре или под Эйфелевой башней. Художники были истинными мастерами, они тончайшим образом вырисовывали свои картинки и пейзажики, изящно подкрашивая и подретушёвывая.

– Класс! – восхищался В.П.

И покупал обязательно картинку – повесить у себя или подарить москвичам…

Все первые пару лет мы продолжали по субботам прогуливаться по Парижу, слонялись по соборам или ходили на марочный базар.

Десятки палаток филателистов!

Коллекции, раритеты, сцепки, тет-беши, блоки. Марки в пакетах на килограммы. Богатство выставлено такое, что меня сразу же одолела неудержимая болтовня, восторженная и завистливая. В.П. был чрезвычайно доволен эффектом, это тебе не фунт изюма, это тебе Париж! Какие же мне начать собирать, нудил я, надо же что-то выбрать…

Решили остановиться на парусниках – и красиво, и романтично. Выбрали несколько серий, искали экзотические, никому не ведомые страны и острова. В.П. купил кляссер и тут же начертал: «Свежего нам ветра! В.Н. + В.К. 29.5.76». Сам он очень быстро охладел к походам за марками, но я многие годы продолжал единолично пополнять и блюсти парусную коллекцию.

Почему-то парусники вызывали у Некрасова особый трепет – отзвук детских мечтаний о бесстрашных капитанах и покорённых морях, о приключениях, абордажах и корсарах. То он привёз в Киев макет «Трёх святителей», то прилежно склеил в Москве «Санта-Марию», то прислал мне в Кривой Рог роскошный галеон, потребовавший для сборки чуть ли не неделю! А в Париже радовался подаренному большому трехмачтовому бригу. Водрузил его сверху на полку с Большой советской энциклопедией, накупил несколько раковин и морских звёзд, уложил вдоль киля. Получилось красиво. Потом подумал и раскрасил тарелочку, как бы стилизованное солнце, и пристроил её над парусами. Похвастался, мол, ещё один уголок обустроил.Да и из дальних странствий привозил он обязательно кораблики, не только простенькие сувенирные, но и требующие сложной ручной работы и твердой руки. Тщательнейшим образом выискивалось место, куда их поставить, чтоб радовали взор…

Вика поджидал нас у входа в метро, вертясь и всматриваясь вдаль, как суслик над норкой.

Мы уговорили его пойти с нами в мебельный магазин. Намечалась покупка века.

Боже, как мелко выглядит «Хождение за три моря» купца Никитина в сравнении с полноводной, но ненаписанной повестью о поисках и приобретении мебельного артикула под названием «Хельга».

Так называлась в Союзе некая конструкция с дизайном умопомрачительной для наших простодушных сердец красоты. А ещё говорили про неё – «стенка».

Обычно она импортировалась из Югославии и сразу, со склада, разбиралась слугами народа.

Книжные полки, застеклённая витрина, разнокалиберные шкафчики и ящики – весь этот комплект был искусно выполнен из прессованных стружек. И облицован полированной фанерой, отражающей счастье хозяев дома. Короче, это был некий гибрид горки, комода и книжного шкафа.

«Хельге» в наших планах отводилась роль гвоздя обстановки нашей новой квартиры.