Всё началось с грифона

Две недели спустя я побывала на своем первом соревновании по плаванию. В воде Кэрри была другим человеком: изящной, сильной и, самое главное, спокойной. В итоге ее команде чуть-чуть не хватило до победы, зато мы с Кэрри помирились. Это было нетрудно. Некоторых друзей нужно просто поддержать.

Отношения с Грейс налаживались медленнее, и ей было сложнее принять происходящее. Я проводила с ней много времени, помогая все переварить: у нее никак не укладывалось в голове то, что мы делали и видели той ночью. Она знала, что это произошло на самом деле, но полностью поверить в это не могла. Однажды я рассказала Грейс несколько папиных историй, и они, судя по всему, ей помогли. Эти легенды так давно жили внутри, что мне было приятно наконец рассказать их другому человеку, поделиться тем, что определило мою жизнь и будет влиять на нее, вероятно, всегда. В этих рассказах заключалась культура, унаследованная мной от папы, вбирающая и реальные события, и вымышленные. Такой же была и история моей жизни. И теперь она принадлежала не только мне.

Поняла я и кое-что еще. Существовал огромный пласт, о котором мне почти ничего не было известно. Мои родные жили в другой стране, далекой мне и совершенно чужой, на их языке я не говорила, а обычаев не знала. Мне хотелось лучше понять свою культуру, поэтому я стремилась приблизиться к ней. И пускай детям, которых я видела на празднованиях Навруза, все досталось просто так, а мне – нет, я была готова приложить столько усилий, сколько потребуется, и позвонила папиному брату Хамиду, мы поговорили. Он оказался терпеливым и дружелюбным, а еще шутил гораздо лучше, чем мне казалось в нашу последнюю встречу. Хамид немного походил на папу, каким тот был до смерти матери.

– У тебя здесь есть семья, Маржан, – сказал он.

Мне было приятно слышать, как Хамид произносит мое имя. У моего отца был похожий голос.

– Они очень хотят с тобой познакомиться.

– Думаю, я тоже не против.

У меня возникало странное ощущение, когда я думала о далеких лицах, которые толком никогда не получалось разглядеть из-за пикселей, и понимала, что это мои родные. Впервые эта мысль принесла утешение. Казалось, что пропасть между нашими жизнями уменьшилась. Выполнить мои желания все еще было нелегко, но мир немного увеличился, как, возможно, и я.

Странно, но я не испытывала ненависти к Горацио. Мне было его жаль. То, что он создал, потом разрослось, стало больше его самого, и разум Горацио, как, возможно, и любой другой, не смог это вместить. Он потерялся в своем творении.

Я задавалась вопросом, не меняюсь ли и я под воздействием этой безымянной силы. Казалось, что раньше мир был далеко не таким хрупким. Машины, мимо которых я проезжала по дороге на работу, лица детей в школе, даже уют папиного кабинета – все было сделано из сверкающего тончайшего хрусталя, готового разбиться от малейшего прикосновения.

Я глянула на карниз клиники в поисках моего знакомого старого бездомного кота, но его нигде не было видно. Тем не менее я насыпала в его миску немного кошачьего корма, несколько раз встряхнула ее и поставила у двери, зная, что в следующий раз еды уже не будет.

Вернувшись в клинику, я огляделась: возможно, кому-то нужна была моя помощь. В вестибюле царила тишина. Дальше по коридору персонал занимался пациентами. Процедурный кабинет уже убрали и подготовили к следующей операции, какой бы она ни была. Все было в порядке, так что я направилась обратно в кабинет, собираясь заняться домашкой.

Всего через несколько минут раздался стук в дверь. В коридоре стояла доктор Полсон.

– Мы можем поговорить? – спросила она.

– Присаживайтесь, пожалуйста, – предложила я.

Она улыбнулась и села напротив меня. Под мышкой у нее была тонкая папка, которая совсем не походила на амбулаторную карту. Доктор Полсон посмотрела на нее, а потом на меня.

– Итак, – начала она. – Иногда ты знаешь кого-то годами, а потом, в один прекрасный день, все предстает в ином свете.

Доктор Полсон замолчала и отвела взгляд. Она волновалась и не была уверена в себе. Я, кажется, никогда раньше не видела, чтобы доктор нервничала. Наконец она подняла взгляд и посмотрела прямо на меня.

– Мы с твоим папой… – обронила доктор Полсон, а потом снова надолго умолкла. Я ничего не ответила, тогда она протянула руки ладонями вверх и продолжила: – Ну что ж. Джамшид и я…

Теперь доктор Пи вздохнула с облегчением, и вся ее птичья настороженность, казалось, ослабла, а потом и вовсе улетучилась. Впервые за все время передо мной явились растерянность, одиночество и скорбь. Я сидела, не произнося ни слова, а мир перед глазами снова деформировался и искривлялся. Так происходило всегда, когда менялось то, что я считала незыблемым.

– Мы испытывали чувства друг к другу, – произнесла она. – Ничего более. Но они были… сильными.

– Я не знала об этом, – сказала я.

Глупые слова, но так и было.

– Он не хотел тебе говорить, потому что не был готов к этому. Твой отец сказал мне, что сначала ему нужно кое-что сделать и исправить. Так что мне оставалось только ждать.

Доктор Пи замолчала.