Все начинается с любви…

Нет погоды над Диксоном.
                  Есть метель.
Ветер есть. И снег.
А погоды нет.
Нет погоды над Диксоном третий день.
Третий день подряд
             мы встречаем рассвет
не в полете,
который нам по душе,
не у солнца,
        слепящего яростно,
а в гостинице.
На втором этаже.
Надоевшей.
Осточертевшей уже.
Там, где койки стоят в два яруса.
Там, где тихий бортштурман Леша
снисходительно,
полулежа,
на гитаре играет,
           глядя в окно,
вальс задумчивый
            «Домино».
Там, где бродят летчики по этажу,
там, где я тебе это письмо пишу,
там, где без рассуждений
                почти с утра —
за три дня,
наверно, в десятый раз —
начинается «северная» игра —
преферанс.
Там, где дни друг на друга похожи,
там, где нам
        ни о чем не спорится…
Ждем погоды мы.
Ждем в прихожей
Северного полюса.
Третий день
        погоды над Диксоном нет.
Третий день.

А кажется:
двадцать лет!
Будто нам эта жизнь двадцать лет под стать,
двадцать лет, как забыли мы слово:
                       летать!
И обидно.
И некого вроде винить.
Телефон в коридоре опять звонит.
Вновь синоптики,
самым святым клянясь,
обещают на завтра
вылет
для нас.

И опять, как в насмешку,
приходит с утра
завтра,
    слишком похожее
на вчера.
Улететь —
       дело очень нелегкое,
потому что погода —
нелетная.

…Самолеты охране поручены.
Самолеты к земле прикручены,
будто очень опасные
              звери они,
будто вышли уже
            из доверья они,
Будто могут
плюнуть они на людей —
на пилотов,
       механиков
               и радистов.
И туда, где солнце.
            Сквозь тучи.

Над Диксоном
третий день погоды нет.
Третий день.
Рисковать приказами запрещено.

Тихий штурман Леша
глядит в окно.
Тихий штурман
          наигрывает «Домино».
Улететь нельзя все равно
ни намеренно,
ни случайно,
ни начальникам,
ни отчаянным —
никому.

Ровесникам

Артуру Макарову

Знаешь, друг,
мы, наверно, с рожденья
                 такие…
Сто разлук нам пророчили
                  скорую гибель.
Сто смертей
усмехались беззубыми ртами.
Наши мамы
вестей
месяцами от нас ожидали…

Мы росли —
поколение
       рвущихся плавать.
Мы пришли
в этот мир,
       чтоб смеяться и плакать,
видеть смерть
и, в открытое море бросаясь,
песни петь,
целовать неприступных красавиц!
Мы пришли
быть,
где необходимо и трудно…
От земли
города поднимаются круто.
Век
суров.
Почерневшие реки
            дымятся.
Свет костров
лег на жесткие щеки
              румянцем…
Как всегда,
полночь смотрит
           немыми глазами.

Поезда
отправляются по расписанью.
Мы ложимся спать.
Кров родительский
             сдержанно хвалим…
Но
опять
уезжаем,
      летим,
          отплываем!
Двадцать раз за окном
зори
   алое знамя подымут…

Знаю я:
мы однажды уйдем
к тем,
которые сраму
         не имут.
Ничего
не сказав.
      Не успев попрощаться.
Что
  с того?
Все равно: это —
           слышишь ты? —
счастье:
сеять хлеб
и смеяться
       в ружейные дула…
Жить взахлеб!
Это здорово кто-то придумал!

Часы