Всё начинается с любви… Лира и судьба в жизни русских поэтов

«Обстоятельства сложились таким образом, – пишет Горбовский о себе, – что институтского образования я не получил, в студентах никогда не значился, моими университетами было общение с людьми, и одним из своеобразнейших своих факультетов считаю житие на Пушкинской». И далее: «Безо всякой натуги мог бы я теперь составить отдельную книгу из одних только кратких описаний многочисленных визитов, нанесённых мне замечательными людьми в момент (длиною в 5 лет), когда проживал я на Пушкинской улице в 9-метровом “зале ожидания”. А теперь представьте, – 9 метров, жена, которой надо делать вид, что всем рада, да ещё и о закуске позаботиться, да ещё и слышать до ночи, а то и до утра этих классиков, понимаешь!» – словом, нечему удивляться, что Горбовский был трижды женат, и все проблемы, как правило, вились в том числе и около любимого «напитка», чем в ту пору поэт порой злоупотреблял. И откровенно признавался в этом, в том числе в стихах.

Пишу начальству заявление —
не от себя,
от поколения:
Вы разрешите нам, Высочество,
уйти из пьянства —
в царство Творчества…
Уйти в лесные поликлиники,
из меланхоликов —
в сангвиники…

Но продолжим. Кроме ленинградских писателей, что естественно, среди его гостей были и москвичи, тот же Евгений Рейн, знаток западноевропейской литературы, сам поэт, и другие незаурядные творческие личности. В те годы общался Горбовский и с Иосифом Бродским, и с Николаем Рубцовым, и Александром Кушнером. Это было пиршество настоящей поэзии: часами звучали стихи Есенина, Цветаевой, Блока, Гумилёва, Пастернака… И, конечно, как же без песен Окуджавы, Высоцкого?.. Позднее, в многочисленных писательских поездках, он познакомился со многими поэтами, составлявшими в ту пору цвет литературы, – и с Робертом Рождественским, и Булатом Окуджавой, и другими. Несколько раз и я была на подобных мероприятиях и, уже зная Горбовского как поэта, была несколько удивлена его сдержанностью и немногословностью. Не зря говорят: в России надо жить долго. Есть время не только пережить целые эпохи, но и задуматься над собственной судьбой. И уже не случайны такие слова Глеба Яковлевича: «Религия большинства поэтов – одиночество… И вырваться из одиночества можно, только идя к Богу».

…Миновали деревушку,
распечатали село…
Заглянули в храм-церквушку,
чтобы душу не свело.

Я воскрес, скажи на милость!

Хоть и поздно – не до сна.
И подружка распрямилась,
как гитарная струна.

(«Никогда не поздно»)

Но и на острое слово по-прежнему не скупился:
Очень странная страна,
Не поймёшь – какая?
Выпил – власть была одна.
Закусил – другая.

(19 августа 1991)

Шло время, выходили новые книги, имя Горбовского становилось всё более известным и значимым не только в Петербурге. Читателей подкупала искренность поэта, желание поделиться с ними своими сомнениями, а порой и бедами. И в то же время широкий взгляд на нашу действительность, верность традициям великой русской поэзии, щемящая душевная нота поднимали его стихи к той планке, что преображает талант в нечто большее, ставит поэта в один ряд с истинными и любимыми мастерами русского слова.

…А я и до сих пор не знаю,
Была ли женщина – земной?
Она, как музыка ночная,
вся колебалась над волной…
И вся закутанная в ткани,
Как в шелковистый шепоток,
она столкнула шаткий камень,
и ожил заспанный поток!..

(«О женщине»)

Чуткое ухо расслышит блоковскую мелодию, столь любимую автором.

Долгий творческий и жизненный путь подвигли Глеба Яковлевича на прозу-исповедь «Падший ангел», в которой он, опять-таки не приукрашивая перипетий судьбы, делится с читателем тем, к чему пришёл и во что свято верит. В данном случае «свято» – слово не проходное.

Во дни печали негасимой,
Во дни разбоя и гульбы —
Спаси, Господь, мою Россию,
Не зачеркни её судьбы.

Она оболгана, распята,

Разъята… Кружит вороньё.
Она, как мать, не виновата,
Что дети бросили её.

(1993)

И уж вовсе как выдох, как разряд энергии:

Немало стран узрел,
кочуя и бытуя,
но лишь одну воспел —
Россию, Русь святую.