Всё начинается с любви… Лира и судьба в жизни русских поэтов

И это не просто слова. Стихия народного духа, так ярко и ёмко отразившаяся в его творчестве, – это то золото, что не стареет ни при каком времени и власти. Не случайно давным-давно Андрей Вознесенский заметил: «Богову – богово, а Бокову – боково». И ныне, открыв томик Виктора Фёдоровича, до глубины души поражаешься чистоте его языка, сердечной тонкости…

Кстати, двух слов не скажет, чтобы не ввинтить точнёхонько и к месту частушку. Да вот, посудите. Разговор касается Вятки (ныне Кирова), где его и помнят, и любят, и ждут (впрочем, как и везде, где он хоть раз побывал), и Боков, конечно же, не упускает момента:

Ветер, дуй, ветер, дуй,
Ветер, дуй из Кирова,
Дуй, дуй, выдувай
На свиданье милого!

Потом по старой дружбе спрашивает о муже моём и тут же с ходу выдаёт:

В огороде лён посею
На рубашку Алексею!..

И я понимаю, чем Виктор Боков так близок русскому человеку, за что так любим. Бывает, Виктор Фёдорович позволяет себе слабинку как поэт, не дрожит над каждой строкой, не выверяет её формально (и за это цепляются к нему то те, то эти), но что стоят холодные, отлакированные строфы иных поэтов рядом с дышащим, горячим, – то нежным, то взволнованным, то яростным, но всегда искренним – словом Бокова?

Заросли. Заросли. Хмель и крапива.
В омуте сонно стоят облака.
Иволга пела – и вдруг прекратила,
Рыба клевала – и вдруг ни клевка.

О, это туча! Лиловый передник

Тёмной каймой отливает вдали,
Зашелестел приумолкший березник,
Тёплые капли танцуют в пыли.

Падают полчищем стрелы косые

В гати, в горелые пни и хвою.
Это земля моя, это Россия,
Я нараспашку у речки стою.

(«Заросли. Заросли. Хмель и крапива…»)

Да за такие-то строки все нынешние книжные развалы отдать не жалко!

Первое стихотворение Виктор Боков опубликовал в 1930 году в подмосковной загорской газете «Вперёд», и это было начало большого творческого пути. Конечно, вначале в его стихах ещё чувствовалось влияние таких поэтов, как Кольцов, Некрасов, Клюев, Есенин, Исаковский. Но чем дальше, тем явственней проступал в его поэзии свой стиль и неподражаемый язык. В Литературном институте им. А.М. Горького он был однокурсником Константина Симонова и Михаила Матусовского. А в 1941 году Боков получил рекомендации для вступления в Союз писателей от таких корифеев, как Борис Пастернак, Валентин Катаев, Андрей Платонов. На следующий же год Виктор был призван в действующую армию, но именно в это время судьба преподнесла ему первый большой «сюрприз».

В августе 1942-го курсанта Бокова арестовали за «разговоры», что в те годы было явлением нередким. И не сломаться в сибирском лагере молодому горячему поэту помогли и своя поэзия, и письма, которые приходили к нему от старших собратьев по перу, в частности, от Андрея Платонова. Учитывая, что один из самобытнейших прозаиков России все эти годы находился на грани ареста, понятно, какой гражданской смелостью и душой надо было обладать, чтобы все пять лет вести переписку с Виктором Боковым, который признавался тогда: «Четыре года не имел ни одного разговора с творцами о творчестве. И это большое горе моё, и я глохну в глуши». И не случайно, выйдя из лагеря, Боков первым делом направился к Андрею Платонову, жившему в одной из служебных комнатёнок Литературного института им. Горького на Тверском бульваре, который до сих пор остаётся родным домом для всех выпускников, в том числе и для автора этих строк. Андрей Платонов был уже тяжело болен, но встал с постели, сердечно принял Бокова и первым услышал его лагерные стихи.

С годами появился цикл «Сибирское сидение», который далеко не сразу нашёл дорогу к читателю: такие были времена. И сегодня, наравне с орденами Трудового Красного Знамени, Дружбы народов, «Знак Почёта», «За заслуги перед Отечеством», он бережно хранит автографы и книги Платонова и Пастернака, письма Шолохова.

Деревенские корни Виктора Фёдоровича с годами становились всё явственней, всё весомей.