Все народы едино суть

Говорят, что некогда римляне давали послам, которых они отправляли к отдалённым и неведомым народам, между прочим и такое поручение, чтобы те тщательно записывали обычаи, учреждения и весь склад жизни того народа, у которого пребывали они под предлогом посольства. Впоследствии это стало до такой степени обычным, что по сообщении посольством отчёта о своей деятельности подобные записки полагались в храм Сатурна для назидания потомству. Если бы это установление соблюдалось людьми нашего поколения или нашими близкими предшественниками, то мы имели бы, вероятно, в истории более света и, во всяком случае, менее суетности. Что же касается лично меня, который с ранних лет находил удовольствие в общении с чужеземными людьми дома и за границей, то я охотно нёс службу в посольствах, возлагавшихся на меня не только дедом вашего величества, г. Максимилианом[236], мудрейшим государем, но также вашим величеством. По вашему приказу я не раз объехал северные земли, в особенности же вторично посетил Московию вместе с товарищем по почёту и путешествию, тогдашним цесарским послом, графом Леонардом фон Нугарола. Среди земель, просвещённых таинством святого крещения, эта страна немало отличается от нас своими обычаями, учреждениями, религией и воинскими уставами. Итак, хотя по воле и поручению блаженной памяти императора Максимилиана я посетил в звании посла Данию, Венгрию и Польшу, по смерти же его величества отправился я, от имени отечества, через Италию и Францию, по суше и по морю, в Испанию к могущественному и непобедимейшему г. Карлу Ⅴ[237], императору римскому, родному брату вашего величества; затем, по приказу вашего величества, я снова побывал у королей Венгрии и Польши, а наконец, вместе с графом Николаем фон Сальмис и пр., был я и у самого Солимана[238], государя турецкого,— и хотя и в других местах я отмечал не только мимоходом, но даже и тщательно, многое такое, что без сомнения в высшей степени заслуживало бы упоминания и разъяснения, всё же мне не хотелось посвятить тот досуг, который уделяется от общественного служения, повествованию о чём-нибудь из тех дел отчасти потому, что они были красноречиво и тщательно изложены раньше другими, отчасти потому, что находятся ежедневно на глазах и на виду Европы. Но я предпочёл дела московитские, гораздо более сокрытые и не так-то доступные ознакомлению с ними для наших современников; эти дела и решил я описать, полагаясь преимущественно на два обстоятельства, а именно на тщательность своего расследования и на знакомство с славянским языком: и то и другое принесло мне великую помощь при писании этого трактата, каковым бы он ни оказался. Правда, о Московии писали очень многие[239], но большинство делало это с чужих слов, а именно из более древних Николай Кузанский[240], а в наше время оставили как карты, так и записки Павел Иовий (называю его с должным уважением к его высокой учёности и памятуя его невероятное ко мне расположение), писатель, разумеется, изящный и очень добросовестный (ибо он пользовался весьма сведущим толмачом), Иоанн Фабри[241]и Антоний Вид[242]; затем некоторые касались Московии не нарочито, а при описании близлежащих к ней стран; к числу их принадлежат гот Олай[243]в описании Швеции, Матвей Меховский[244], Альберт Кампенский[245]и Мюнстер[246]. Однако все эти писатели отнюдь не отклонили меня от предпринятого сочинения как потому, что я был свидетелем-очевидцем тех дел, так и потому, что, присутствуя там лично, я почерпнул некоторые сведения из заслуживающих доверия донесений; наконец, я долго и много рассуждал при всяком случае о тех делах с очень многими лицами.