Все народы едино суть

Подбежал ещё кто-то, ещё, ещё… Он напрягал все силы, но вдруг увидел, как метнулся в сторону погонщик, ощутил непомерную тяжесть. Афанасий разжал руки, откинулся назад, упал на бок.

Повозка, треща, ломая ярмом бычьи шеи, провалилась вниз. И тотчас, сдернутые её тяжестью, страшно мыча, с дороги исчезли быки.

Потом раздался слабый, мягкий удар. Дикий рёв скотины оборвался. На краю дороги лишь едва приметно оседала пыль.

Погонщик сидел, обхватив руками голову. Над ним последними словами исходил Хусейн, потрясающий кулаками.

Музаффар заглянул в пропасть, мотнул головой и отвернулся.

Тихими, робкими голосами быстро переговаривались стоявшие рядом погонщики.

Афанасий поднялся, поглядел на расцарапанную ладонь, вытер кровь о полу халата.

— Господин, господин! — широкими от ужаса глазами пялился Хасан.— Ты жив? Ты не ушибся?

— Черти,— тяжело дыша, сказал Афанасий.— Если б все разом набежали — удержали бы… Разинули рты… Раззявы…— По лицу Хасана он увидел, что тот ничего не понял, и догадался: в пылу заговорил по-русски. Это сразу охладило. Потряс саднящей рукой, поморщился, спросил спокойно:

— Что вышло-то?

Хасан заговорил с погонщиками. Те наперебой объясняли что-то, тыча пальцами в дорогу, в возы, в сидящего перед Хусейном погонщика.

Хасан перевел:

— Индус не виноват. Быки испугались змеи, дернули, из-под колеса камень выскользнул, повозка съехала… Они так говорят. У Гуру ничего нет. Эти быки и повозка — всё его добро было.

— Гуру?.. Этот, что сидит?

— Да, господин.

— Натворили дел! — вздохнул Никитин.— На возу-то много товару Хусейн вёз. Как его уговоришь?

Хусейн, верно, бранился не переставая, пинал индуса концом сапога, плевал ему на голову.

— Собака! Полезешь вниз и всё мне вытащишь! Кожу спущу с живого! Нарочно, тварь, быков спихнул! Чёрная морда, неверная образина! Ублюдок! Чтоб тебе ещё в чреве матери задохнуться! Пёс!

— Вот горе, ходжа,— подойдя к Хусейну, сказал Никитин.— Большое горе. Но бранью не поможешь… Спуск-то здесь есть?

— Какой спуск?! — завизжал Хусейн.— Где здесь спуск?! Да и что там уцелело? Его убить надо, убить! Голову ему проломить, глаза выколоть!

— Утишь своё сердце. Будь мужчиной, ходжа.

Хусейн вдруг умолк, странно всхрапнул и вытащил прямой узкий нож. Концом сапога Афанасий вышиб оружие из руки купца. Присевший для прыжка Хусейн потерял равновесие, упал, но тут же очутился перед Никитиным. Он тяжело, со свистом дышал, узкие глаза его сморкали, как полоски стали, на краешках губ запеклась слюна.

— Ты…— прохрипел Хусейн.— Ты, собака… Ты мне заплатишь…

Музаффар рванул его за плечо. Хасан, закрывая Никитина, встал между купцами.

— Убивать не дам! — гневно, сжав кулаки, отодвигая Хасана, сказал Никитин.— Не безобразь, одумайся.

— Заплатишь!

Хусейн трясся от ненависти. Он даже о погонщике забыл.

— Ладно! — отрезал Афанасий.— Вожжаться с тобой некогда. Хасан, скажи: вперёд!

Хасан крикнул индусам, те побежали к быкам, закричали, захлопали в ладоши.

— О‑эй! О‑эй!

Хусейн вывернулся из-под руки Музаффара, провёл рукавом по лбу, пошёл, ни на кого не глядя…

На привале слуга разложил ему отдельный костер. Никитин послал Хасана к Хусейну: пусть идёт к ним. Хасан вернулся с расстроенным лицом:

— Он ответил, что не пойдёт. И…

— Договаривай.

— Он грозит господину.

— Так… Стало быть, не только жаден, а ещё и глуп ходжа Хусейн. Ну, пусть его грозит. А нам отдыхать надо. Дай‑ка, Хасан, кошму…

Ночью он проснулся. Возле затухающего костра сидел Хасан, глядел на угли.

— Ты что не спишь? — позвал Афанасий.

Хасан встрепенулся, улыбнулся в темень, на голос шёпотом ответил:

— Ничего. Так надо. Спи, господин, спокойно.

— Да ничего он не сделает! — сказал Афанасий.— Ложись.

Хасан подошёл к Никитину:

— Ходжа, джунарец хочет отомстить погонщику. Он что-то знает про тебя и тоже грозит.

— Что он может знать? — медленно спросил Афанасий.— Нечего ему знать. Да и что он может?

— Ну, Гуру-то придется плохо. Его могут казнить, если Хусейн скажет, что тот нарочно быков спихнул.

— Кто же поверит?

— Не поверят, если ты скажешь, как было.

— Кому?

— Кази, судье…

Никитин ответил не сразу. Горная поляна, окутанная жарким сумраком, перемигивалась тлеющими углями разбросанных костров. Всхрапнул конь. Собака подняла узкую острую морду, чутко повела ухом. Никитин потрепал пса по шее, сказал:

— Слушай, Хасан… Найди того погонщика. Пусть уйдёт. Так будет лучше.

Хасан приоткрыл рот, хотел что-то возразить, но потом быстро закивал:

— Хорошо. Хорошо…

Утром погонщика Гуру среди индусов не оказалось. Хусейн проехал мимо Афанасия, плотно сжав губы. Музаффар насвистывал.

Около полудня ущелье расступилось, горы стали ниже, показались весёлые, зелёные лощины.

Начался спуск. Приближался городок с чудным названием Умри. Отсюда до Джунара оставалось шесть суток ходу.

В Умри Хусейн отстал, съехал на дальнее подворье, уведя три повозки.

Хасан волновался, торопил Никитина уходить. Переночевав, даже не повидав толком городка, они тронулись дальше.