Все наши ложные «сегодня»

Я вижу собственное появление – и исчезновение – рядом со значительно помолодевшим Лайонелом Гоеттрейдером. Это случилось, вероятно, 13 июля 1965 года, сразу после того, как он включил Двигатель, а я материализовался с компактной машиной времени в руках.

Я смотрю, как мы с ним беседуем. Мы испускаем неестественные голосовые выдохи, сопровождающиеся фонемами обратного звучания, которые я прекрасно понимаю (в конце восьмидесятых я потратил несколько лет, обучаясь этой тарабарщине).

Вскоре меня охватывает разочарование. Итоговый миг почти бесконечного путешествия, которого я ждал с таким нетерпением, стал скучным и заурядным, благодаря речи, произнесенной в обратном порядке.

А когда я сливаюсь с собой самим, вступая в этот вектор времени, я уже знаю свои ощущения наперед. Я вызубрил все наизусть, и сейчас мне остается лишь заново отыграть свою роль, без отклонения от сценария.

125

13 июля 1965 года я материализуюсь в разрушенной лаборатории Лайонела Гоеттрейдера: она находится в подвале Научно-технологического центра Сан-Франциско. Я стою перед Лайонелом, почти вплотную к нему. Его рука отпускает рубильник, который он только что повернул, чтобы включить Двигатель в первый раз после аварии.

Он застывает на месте – потрясенный, утративший дар речи. На кончике его носа зияет вскрытый волдырь: ожог от того страшного жара, который исходил от плавящегося Двигателя.

От бровей и ресниц Лайонела остались только куцые подпаленные щетинки. Он носит кожаные перчатки, и я вспоминаю, что он чуть не до костей сжег ладони, прежде чем смог выключить Двигатель. Наверняка он испытывал чудовищную боль.

Лаборатория – в более чем плачевном состоянии. Одну половину потолка пересекают змеящиеся трещины, вторая наполовину обвалилась, и на обломках бетона кучей громоздятся разбитые приборы из лаборатории, находившейся этажом выше. Пульты частично покорежены или вовсе разрушены. Опорные стальные балки оплавились и смахивают на произведения модерновых скульпторов. Там, где стены прошили энергетические выбросы, зияют почерневшие от огня пробоины. Посреди пола кучка пепла – все, что осталось от сожженной руки Джерома.

Я открываю рот. Несмотря на то что я несколько десятков лет репетировал свою речь, я едва не прокалываюсь, потому что хочу заговорить задом наперед.

– Лайонел, меня зовут Джон Баррен. Я попал сюда из будущего, – начинаю я. – Два дня назад вы видели меня в лаборатории – в тот момент вы как раз и предположили, что я – пришелец из другого времени, хрононавт. Я доподлинно это знаю, поскольку именно вы снова прислали меня сюда.

– Правда? – вырывается у него.

– Ага, – киваю я. – Но чем меньше вы будете говорить, тем лучше. Вы спроектировали машину времени, которая следует по радиационной сигнатуре вашего устройства и останавливается именно здесь – в заданных вами же координатах. Вот она. Ее нельзя выключать. Вы меня понимаете?

– Да, – говорит он, – но…

– Мне требуется ваша помощь, чтобы совершить последний скачок в мгновения, предшествующие аварии, – тараторю я. – Неопознанный радиационный след, который вы заметили и предположили, что он исходит от вашего устройства, был, как ни парадоксально, обнаружен еще до включения аппарата. Но парадокс – это и есть я. Ваше изобретение сконструировано так, чтобы по оставшемуся в атмосфере следу перемещаться дальше в прошлое, непосредственно до момента эксперимента.

Тут я понимаю, что держу машину времени, будто она приклеена к моим рукам. Мне очень хочется выкинуть эту дрянь, которую я таскаю уже полвека, но я не могу – по крайней мере пока.

– Значит, вы путешественник во времени? – уточняет Лайонел.

– Но вам все известно! Пожалуйста, не тратьте ни минуты понапрасну. Вы прислали меня сюда, чтобы исправить ситуацию. Вернуть вектору времени должное направление.

– Значит, мой эксперимент удался? – любопытствует Лайонел.

– Вы напрашиваетесь на комплимент? – язвительно говорю я. – Итак, мне необходима энергия, чтобы совершить заключительный скачок. Вы спроектировали оба устройства таким образом, чтобы они были совместимы. Соедините их!

Лайонел колеблется. Судя по выражению его лица, он готов расплакаться. Это очень трогательно и мило, но я сейчас неспособен даже порадоваться за него.

– Вас и впрямь привлекает жалкое прозябание? – спрашиваю я, указывая на окружающую нас разруху. – Или вы хотите прожить настоящую жизнь, которая вам суждена?

Разумеется, я умалчиваю о том, что в исправленном векторе времени он вскорости умрет.

– А Урсула? – произносит он.

– Она будет женой Джерома на всю оставшуюся жизнь, – бросаю я. – Есть еще вопросы?

И опять-таки, я не упоминаю о том, что в скорректированной ситуации ее жизнь прервется спустя девять недель. Но надо отметить, что после перемещения на пятьдесят лет назад я не испытываю ни малейших угрызений совести.

Так или иначе, но мои слова действуют на Лайонела, и он подсоединяет машину времени к Двигателю. Наконец-то!