Все наши ложные «сегодня»

Внезапно раздается противный звон, и сверкающий душ прекращается. Голос из динамика скрипит, что необходимые тесты выполнены и утечки радиации не обнаружено. Мол, тревогу объявили из-за сбоя системы безопасности, следящей за степенями загрязнения. Тем не менее все действия, положенные по протоколу, были осуществлены, а мы отлично показали себя в стрессовой ситуации. Мы можем возобновить тренировки, как только оденемся в свежий комплект формы, дожидающийся нас за дверью дезинфекционной камеры.

Если честно, я почти ничего не слышу, поскольку пытаюсь в последние секунды нашего совместного пребывания в камере запечатлеть в памяти все изгибы тела Пенелопы.

Замок гермодвери щелкает, до моих ушей доносится характерное шипение разгерметизации, и Пенелопа молча поворачивается, чтобы выйти первой. Теперь я думаю, что, вот, кончилось бы все на этом, переплавил бы я свое возбуждение в привычное самоуничижение, которое поддерживал и обильно взращивал – и ничего бы не случилось. Но Пенелопа, пригнувшись, чтобы выскользнуть наружу, оглянулась на меня. И не за тем, чтобы узнать, что я – в полном порядке после шока, или проверить, соблюдаю ли я установленный порядок действий. Она пожелала удостовериться, что, пока она выходила из помещения, я и впрямь разглядывал ее попу. Чем я и занимался. А к тому моменту, когда я сообразил, почему ее, вообще, это заинтересовало, было уже слишком поздно.

17

Поскольку я оказался сыном босса, мое включение в команду хрононавтов вызвало на первых порах изрядное любопытство. Кое-кто из женщин-дублеров даже флиртовал со мной. Впрочем, вскоре приятельские отношения сменились презрительной неприязнью. Можно подумать, мои новые коллеги прошли тот же путь эмоционального отторжения от меня, что и отец, только уложились не в тридцать два года, как он, а в стандартный астрономический месяц.

Но хрононавты из основного состава относились ко мне неплохо. Не то чтобы их интересовали мои мысли о текущих проблемах, мои вкусы в области поп-культуры или мои любимые анекдоты, но общались они со мной вполне вежливо. Столь целеустремленные и энергичные люди не склонны тратить время на раздумья о чем-либо другом, кроме сложных и интересных конкретных задач. Легче проявлять равнодушное дружелюбие, нежели тратить джоуль своей энергии на составление мнения о ком-то, не имеющем к тебе ровно никакого отношения. Так же складывались отношения и с учеными-теоретиками лаборатории, и с инженерами, конструировавшими невероятно сложные технические устройства. Я ведь был, как-никак, сыном главного босса.

Зато дублеры ненавидели меня.

Надо отметить, что все они, хотя и не входили в число хрононавтов, отобранных для первых экспедиций, однако являлись чрезвычайно опытными профессионалами. Думаю, удача была на их стороне, и они терпеливо ждали, когда смогут отправиться в свое первое путешествие в прошлое.

И тут на горизонте появился я. Они тотчас просекли, что меня сделали дублером только потому, что мой отец наплевал на установленные требования. Каждое задание, которое я проваливал, каждый элемент тренировочной программы, с которым не справлялся, каждая система вводных данных, в которой я «плавал», делали свое черное дело. Мои неудачи не только служили косвенным оскорблением для дублеров, но и тянули ко дну общие баллы команды. Они хотели оставаться на приемлемом уровне, они вкалывали не покладая рук, а сейчас им пришлось работать еще больше.

Обстановка была невыносимой. Мне следовало уйти через месяц. Я бы так и поступил, если бы не Пенелопа.

Все отцовские сотрудники сочли для себя обязанными присутствовать на похоронах моей матери, поэтому, когда я начал работать в лаборатории, сложился неловкий ритуал, согласно которому при первом моем знакомстве с кем бы то ни было непременно следовало выражение сочувствия моей утрате. Конечно, соболезнования были искренними, но имелось и одно «но»… В глубине души каждый хотел, чтобы я упомянул в разговоре с отцом, насколько тот или иной человек тактичен и заботлив, если о нем случайно зайдет речь. Увы, то было крайне маловероятно: ведь мы с отцом практически не общались. Когда же подчиненные поняли, что мы находимся в напряженных отношениях, сострадание испарилось, равно как и попытки заигрывать со мной, и всплески любопытства к моей персоне.

При первой встрече с Пенелопой Весчлер я не показал виду, что заворожен ею. Я практически сдался, отчаявшись произвести на нее впечатление, но держался спокойно, хотя, я думаю, у меня не было выбора.

Даже внешность Пенелопы, ее худощавая подтянутая фигура, свидетельствующая о постоянной готовности к любым эксцессам, заставляли меня чувствовать себя непригодным бездарем.

И я сразу отметил в ней то, чего она не делала: Пенелопа никогда не говорила о моей матери.