Все нечестные святые

Последовало долгое молчание. И отец, и дочь прекрасно умели молчать, поэтому трудно сказать, сколько длилась пауза. Короче, чем ночь, но ненамного.

Наконец Франсиско тихо проговорил словами, а не свистом:

– Я считаю, мы во многом ошибались. – Беатрис не ответила, и он добавил: – Я переезжаю обратно в дом.

Потом он похлопал ее по колену, встал и вышел.

Беатрис заплакала.

Раньше она не знала, что умеет плакать; она не знала, почему плачет, и даже сначала не поняла, что именно с ней происходит. Плакала она долго, а потом подумала о том, как сказала Питу, дескать, она не расстроена, а получается, что она за всю свою жизнь не огорчалась так сильно. Затем она вспомнила о круживших в небе стервятниках, о Марисите, и зарыдала еще горше. Наконец она подумала о том, как сильно они все ошибались, так долго соблюдая пресловутый запрет, а теперь их косность может стоить Даниэлю жизни.

Наплакавшись, бесчувственная девушка вытерла щеки – сухой воздух моментально впитал все пролитые ею слезы, – оседлала Сальто и поскакала в пустыню, искать кузена.

Глава 31

Беатрис мчалась по пустыне верхом на Сальто, следуя за грифами, и вскоре поравнялась с совой, которая вылупилась из яйца в огне. Птица так целеустремленно летела над пустыней, что не оставалось сомнений: она спешит к чуду или к несчастью. А кто еще может сегодня ночью стать источником чуда или несчастья в ночной пустыне, как не святой Бичо Раро?

Двигаясь следом за совой, Беатрис раздумывала, что станет делать, когда найдет Даниэля. У нее есть с собой вода и немного еды, но она не знала, к чему готовиться.

Звезды перестали пересмеиваться между собой и во все свои сияющие глаза глядели на мчащуюся внизу всадницу, луна прикрыла свой лик облаком, а потом звезды поспешно скрылись за горизонтом, чтобы избежать страшного зрелища. Солнце тоже не спешило восходить, также не желая быть свидетелем того, что вот-вот должно было случиться, оно зависло за краем горизонта, и раннее утро озарилось зловещим полусветом.

Грифы и белолицая сова собрались в одном месте, вокруг небольшой низины, с одной стороны которой поднималась невысокая дюна, с другой рос кустарник, а с третьей тянулась ограда из колючей проволоки. Беатрис заметила склоненную фигуру и из предосторожности резко натянула вожжи, но потом узнала примелькавшееся за долгое время платье стоявшей на коленях, сгорбившейся Мариситы. Рядом с ней лежал Даниэль, его голова покоилась у девушки на коленях, она обнимала его за плечи.

– В тебе его тьма? – окликнула ее Беатрис.

– Нет, – ответила Марисита.

Это казалось невозможным, ведь Даниэль нарушил табу, утешив Мариситу в ее скорби, а теперь Марисита делала то же самое для него. И она несомненно любит его – в конце концов, она же здесь, а значит, тьма Даниэля должна перейти к ней. Беатрис засомневалась: а так ли верны рассказы о жестокости тьмы членов семьи Сория – может, они всё это время преувеличивали опасность? В ее душе затеплилась надежда.

– Как такое возможно?

– Я не могу вмешаться в его чудо, – проговорила Марисита, и ее голос звенел от сдерживаемых рыданий, – потому что уже слишком поздно. Он умер.

Беатрис так быстро спрыгнула со спины Сальто, что свирепый конь испугался и попятился от нее. Беатрис подбежала к Марисите и упала на колени на поросшую чахлой травой землю. Даниэль Лупе Сория, святой Бичо Раро лежал бездыханный на коленях Мариситы. Он выглядел как святой-мученик на иконе: длинные волосы обрамляют изможденное лицо, щеки запали. Державшая его в объятиях Марисита походила на Мадонну.

Беатрис поняла, что теперь знает, как чувствует себя Пит, изо дня в день живя с дырой в сердце.

Тут внимание девушки привлекло какое-то движение справа.

– Что это? – спросила она.

– Его тьма, – прорыдала Марисита.

Это была темная сова с белой мордочкой, и глаза ее находились на одном уровне с глазами Беатрис – не та сова, что вылупилась из яйца в грузовике, однако они явно принадлежали к одному виду. Это была не обычная птица, скорее, какое-то сверхъестественное существо, порожденное чудесами и тьмой. Как и у вылупившейся из яйца совы, мордочка этого создания не походила на мордочку обычной совы. Вообще-то, в слабом утреннем свете Беатрис сумела разглядеть, что на лике существа нарисованы глаза Даниэля и его рот, а по бокам головы нарисованы его уши, и было непонятно, то ли это уши совы, то ли они сделаны из дерева.

– Она забрала его глаза, – пролепетала Марисита, – а когда я сюда добралась, она как раз забирала его дыхание. Я пыталась его перехватить.

Наконец-то Беатрис начала что-то понимать. Всю жизнь ей твердили, что тьма человека из семьи Сория ужасна и страшна, что она гораздо необычнее и удивительнее тьмы обычного пилигрима. И действительно, эта сова с украденными глазами, ртом и ушами вызывала только страх, ужас и удивление. По крайней мере часть историй, которые рассказывали Беатрис, оказалась правдой.